– Марк, – прозвучал голос Манэ, мелодичный, как шепот морской волны, – давай уплывем туда, где заканчивается мир, туда, где небесная лазурь сливается с бездонной синевой океана. Уплывем за черту спасательных буйков, туда, где горизонт – лишь призрачная нить, сотканная из света и мечты. Готов ли ты испить глоток свободы, растворившись в этой бескрайней стихии? – вопросила Манэ, в ее глазах плясали отблески солнца, словно искры, зажженные самим морем.

– Давай, – отозвался Марк, зачарованный глубиной ее взгляда и зовом неизведанного, звучавшим в ее словах.

– Ну что ж, тогда попробуй поймать ветер! – с озорным вызовом воскликнула Манэ, и в тот же миг, будто дельфин, выпущенный из невидимых пут, она нырнула в воду. Ее тело, казалось, не рассекало водную гладь, а сливалось с ней, превращаясь в часть самой стихии. И вот, она уже далеко впереди, подобно метеору, прочертившему водный небосклон. Марк бросился следом, ощущая тщетность погони. Он был пловцом опытным, сильным, но рядом с Манэ он чувствовал себя лишь смертным, пытающимся угнаться за морским божеством. Она была рождена для этой водной бездны, для этого танца с волнами. Ее движения были не просто плаванием – это было искусство, симфония тела и воды. Каждое движение ее гибкого стана рождало мерное плескание, звучавшее как тихая мелодия, словно Бетховен сам дирижировал этим водным концертом. Марку казалось невероятным, что она, развивая такую нечеловеческую скорость, не прилагает видимых усилий. Она скользила, как чайка, парящая над волнами, будто русалка, играющая в морской пене.

Манэ, будто играя с ним, то замедляла свой стремительный полет, позволяя Марку приблизиться, дразня его надеждой, то вновь, как выпущенная из лука стрела, устремлялась вперед, оставляя его барахтаться в ее водяном шлейфе. Вскоре они оказались далеко от береговой суеты, там, где горизонт терял свою четкость, растворяясь в мареве. Небесный свод, бескрайний и величественный, озарял море непостижимой глубиной цвета – от густого сапфира у горизонта до нежной бирюзы у поверхности. Вода здесь была кристально чиста, словно слеза небожителя, и прозрачна до самой глубины, в отличие от мутной прибрежной зыби, исхлестанной волнами. Именно здесь, вдали от людской суеты и земных забот, Манэ остановила свой стремительный танец и терпеливо дождалась Марка, словно ангел, снисходящий к смертному.

Когда он, запыхавшийся и восхищенный, подплыл к ней, она обвила его шею руками, словно лианы, оплетающие ствол дерева. Ее взгляд, полный тепла и озорства, встретился с его. Она одарила его нежным поцелуем в губы, легким, как прикосновение морского бриза, и, упершись ступнями в его грудь, с лукавой улыбкой на устах, оттолкнулась, оставляя его вновь одного, посреди этой бескрайней, завораживающей синевы, приглашая его к новой игре, к новому полету в этом водном царстве.

«Дыхание… уже не то», – мысль кольнула сознание Марка острым осколком льда, когда он, перевернувшись на спину, тщетно пытался унять эту рваную, сбивчивую аритмию легких, вернуть ускользающий ритм в потемневшую от напряжения грудь. Каждый вдох отзывался болезненным покалыванием, как острые иглы впивались в ребра, напоминая о предательски ускользающей молодости. Он запрокинул голову, ища спасения в бесстрастном потолке бассейна, надеясь найти там ответ, утешение, или хотя бы глоток свежего воздуха, которого так отчаянно не хватало. Холодный, бездушный свет люминесцентных ламп, впаянных в свод, казалось, насмехался над его усилиями. При каждом нервном моргании они расплывались в призрачные, вытянутые кляксы, как искаженные кадры старого, забытого кино, снятого анаморфотной оптикой – кино о чужой, далекой жизни, где он был лишь случайным зрителем, заброшенным в зал по ошибке. Этот мертвенный, электрический свет, лишенный тепла и жизни, вторгался в пространство бассейна, смешиваясь с щедрым, но уже блеклым дневным потоком, просачивающимся сквозь огромные витражи окон, словно последние лучи угасающего солнца, пытающиеся пробиться сквозь серую пелену, за которой надвигались темные тучи. Их неестественное сплетение рождало причудливую, зыбкую игру теней на воде и стенах – мимолетное кружево обмана, эфемерное дыхание времени, скользящее по поверхности реальности, делая ее неустойчивой и обманчивой, как мираж в пустыне. Тени плясали свой молчаливый танец, шепча о бренности всего сущего, о неумолимом беге секунд, утекающих сквозь пальцы, словно вода. «Если ты не хочешь превратиться в одного из этих утренних призраков, обреченно пыхтящих рядом с дряхлеющими старушками на этой унылой, бесконечно тянущейся вдоль реки набережной, – прозвучал в его голове суровый, безапелляционный голос самобичевания, – если не хочешь стать тенью самого себя, растворившись в серой массе уходящих дней, значит, придется удвоить, утроить эти мучительные визиты в бассейн, заставлять себя, ломать, преодолевать, пока еще есть силы, пока еще теплится искра жизни, пока тело не превратилось в неповоротливую, усталую оболочку, влачащуюся по земле». И в этом холодном, искусственном свете бассейна, среди зыбких теней и отражений, вновь вспыхнула упрямая, почти отчаянная решимость, как крошечный огонек надежды, мерцающий во тьме равнодушия.