Я пожалела об этих словах сразу же, как они сорвались с языка. Неспроста же я старалась помалкивать, ведь стоило мне только открыть рот, как оттуда тут же начинал литься поток несправедливых или злых слов. Мой брат охотно женился бы, восемь лет назад он был таким красавчиком, что по нему сохла половина юных девиц в Фэйрвиле, наплевав на то, что их матери считают Томми служителем дьявола.
Я опустилась на колени, прижала большие пальцы к вискам.
– Адди, мне это очень нужно.
Я встретилась с ним взглядом. Сжала губы в тонкую линию.
– Очень нужно, правда, – повторил Томми. – Невыносимо живется с тех пор, как… – Его голос уплыл куда-то вдаль, как прохладный ветерок, а взгляд будто бы устремился через океан, на окровавленные шрамы Аргона. – Я наконец принесу пользу, – договорил он.
– Ты и сейчас ее приносишь.
– Неправда. Я не смог спасти ферму. Не смог вести дела, как папа, с моими увечьями это невозможно. Я уже несколько лет ищу работу и начал поиски задолго до папиной болезни, а все ради того, чтобы встать на ноги и увезти тебя из этого ада. Но здесь маловато возможностей для почти глухого ветерана, так что… – Томми пожал плечами, не поднимая на меня глаз. – Все мои старания кончались провалом, кроха. Все двери захлопывались передо мной, что бы ни происходило. ФБР нуждается в таком, как я. Но больше я никому не нужен.
– Мне нужен.
Брат кивнул:
– Ну да.
Музыка на пластинке закончилась. Огромную пропасть, зияющую между нами, теперь заполняла дробь дождя. И с каждой секундой пропасть все ширилась.
Я не произнесла вслух того, о чем думали мы оба. Недостаточно. Что ни делай, а этого всегда недостаточно, чтобы заполнить дыру, которую в Томми оставила война и которая стала лишь глубже после папиной смерти, пускай брат и не любил признавать это вслух. Последние восемь лет между отцом и Томми не было согласия, какую тему ни возьми, но всякий раз, когда мой брат с криком просыпался посреди ночи, папа был рядом. И только папа мог его успокоить, когда призрачные картины войны беспощадно застилали ему глаза.
И вот мы остались вдвоем. Две одинокие горошинки в стручке горя и скорби. Сын – изувеченный войной солдат, дочь – обезумевшая служительница дьявола. Глухой мужчина и женщина, отвергнувшие речь.
– Жалею, что не получилось уехать раньше. – Я попыталась заглянуть Томми в глаза, но он на меня не смотрел. Казалось, его взгляд устремлен куда-то далеко-далеко, за пределы Атлантики. – Может, тогда тебе бы жилось лучше, но сегодня это большее, что я могу. Молю: хотя бы попытайся! Дай Нью-Йорку шанс. Я буду откладывать деньги и через несколько месяцев попробую выкупить наш дом, если его выставят на аукцион, а тебе не понравится в большом городе. Но прошу, хотя бы попытайся. Ради меня.
Ну вот и все. Хоть кричи, хоть рыдай, хоть падай на ковер и катайся по полу перед братом. В конце концов, после папиной смерти Томми стал главой семьи. Я же так и осталась младшей сестренкой, дерзким несмышленышем. Все решения принимал Томми, и большее, на что можно было надеяться, – он хотя бы обдумает мои слова, но куда там. Только папина фигура и разделяла наши миры: то, что хорошо для Томми, и то, что хорошо для меня. Насчет последнего у брата было свое мнение, подпитанное многолетними спорами с отцом. Он бы не стал меня слушать. Он в любом случае поступил бы так, как считал правильным, а я, женщина и его тяжкий крест, вынуждена была бы подчиниться.
Я кивнула, стараясь мысленно свыкнуться с тем, что над братом сгущается новое проклятие:
– Я попытаюсь.
Глава четвертая
Я стояла на ветхой, разваливающейся платформе рядом с Томми, сжимала ручку набитого до отказа чемодана и обмахивалась веером. За железной дорогой в палящих лучах солнца угадывались городской колодец – именно у него собирались новобранцы в тот день, когда Томми отправили на войну, – старая школа, универмаг «Таллис», аптека. Еще дальше раскинулось кладбище, где обрели вечный покой мои родители, а чуть поодаль осталась ферма, на которой я прожила всю жизнь. Это и был весь мой мир, и другого я не знала. Удел незавидный, и не то чтобы я питала к Фэйрвилю большую любовь, но внутри все равно ощущалась горечь от осознания, что я вот-вот лишусь всей своей прошлой жизни.