"Вряд ли все получится настолько легко", усомнился Станислав Георгиевич, тем не менее выдавил из себя:

– Да, возможно. К слову, время передумать будет и у вас, Настя (она вопросительно вскинула брови. Горицкий тонко улыбнулся). Вдруг вы, узнав Егора получше (он едва не сказал "поближе", что могло быть истолковано ею превратно), перемените мнение о нем… к лучшему? Не забывайте, он получил блестящее образование…

Настя слегка поморщилась, будто к ней в сотый раз обращался коммивояжер, расхваливая залежалый товар как первосортный.

– Егор сказал, что мне нравится причинять людям боль. Что я кто-то вроде моральной садистки. И вы так же считаете?

– Разумеется, я так не считаю, – Горицкий вновь ощутил неловкость, – Но…

– Если я сказала Егору "нет", это означает именно "нет", а не "может быть, да", – напоследок одарив Горицкого ослепительной улыбкой, она протянула ему руку для прощального пожатия, – Всего доброго, Станислав Георгиевич. Мой телефон у вас есть.

…Ни от кого другого Горицкий не потерпел бы столь пренебрежительного обращения. Определенно.

Ни от кого… кроме дочери профессора Воронцова.

* * *

Банкир со своим отпрыском

…На сей раз Егор и головы не повернул в сторону вошедшего в его комнату отца.

Приблизившись к сыну, Станислав Георгиевич весьма бесцеремонно сдернул с него плед (Гера был в спортивном костюме марки "Адидас").

– Не надоело еще изображать страдания молодого Вертера? - невозмутимо поинтересовался Горицкий-отец.

– Отстань, – невнятно буркнул Горицкий-сын, снова натягивая на себя одеяло (в руках у него находился смартфон – вероятно, "сидел" в "контактах" или "аське". Или просто музыку слушал…)

– Прими хотя бы вертикальное положение. Для разнообразия, – Станислав Георгиевич отошел к мягкому креслу и усевшись в него, вытянув ноги вперед, побарабанил пальцами по подлокотнику, – К слову, виделся я с твоей Дульсинеей…

– Знаю, – пробормотал Гера, после чего рывком приподнялся на своем широком ложе, – Ты хочешь сказать…

От вспыхнувшей во взгляде сына надежды Горицкому-старшему даже стало неловко (правда, на несколько секунд).

– Да, – подтвердил он, зачем-то поправляя манжеты фирменной сорочки (не иначе, что-то вроде нервного тика), – Я виделся с ней повторно. Аккурат, – беглый взгляд на свои "Патек Филипп", – Сорок минут назад.

– И что? – во взгляде Егора одновременно крылись и затаенная надежда, и обреченное ожидание услышать неумолимое "приговор обжалованию не подлежит".

– Заметь, на сей раз встретиться предложила она. И все заново обсудить… в отсутствие ее отца.

Лицо Геры вспыхнуло, как маков цвет.

– Она хочет денег?

Горицкий поморщился – излишняя прямота (граничащая с торгашеской вульгарностью) сына его покоробила.

– Ты кого сейчас имеешь в виду, Георгий? Дочь профессора математики, или ту… бывшую свою пассию? Как, бишь, ее – Петренко, Петрищенко?

Егор уже покраснел так мучительно, что казалось – вот-вот расплачется.

– Пап, зачем ты меня мучаешь?

Господи, зачем ты меня оставил? – внезапно пришло Горицкому на ум сакраментальное и на миг его пробрал озноб. Впрочем, лишь на миг.

– Мы просто поговорили, – спокойно ответил Станислав Георгиевич, – О разных вещах. В частности, обсудили модный роман "Коллекционер". Ты его, кстати, читал?

– John Fowles? – с безупречным английским произношением переспросил Егор ("Фаулз?, – мысленно повторил Горицкий), – Столкновение искусства с жестокой реальностью. Гибель его под гнетом мещанства… – голос парня стал почти монотонным, словно он зачитывал статью литературного критика. Впрочем, в следующую секунду Егор явно выразил собственное мнение о причитанном, – Дерьмовый авангард. Чем думать об избавлении всего человечества от атомной угрозы, девчонке надо было больше радеть о собственном спасении. Шарахнуть, к примеру, по башке того извращенца, да сбежать из подвала… Аллюзии чертовы,– снова острый взгляд небольших серых глаз уперся в лицо банкира, – Так вы только об этом с ней и говорили? Обсуждали иностранных писателей?