Прах к праху Аркадий Кириллов

Пролог: Тихие Голоса в Камне

Туман в Хейвенсборо рождался в предрассветные часы, поднимаясь из черных вод реки Стикс, как дыхание спящего гиганта. Он заползал в узкие переулки исторического центра, цеплялся за мрачные готические шпили церкви Святого Игнатия, окутывал заброшенные корпуса ткацких фабрик на дальнем берегу – царство, которое местные с мрачной прямотой звали «Трещиной». Туман стирал границы, превращал знакомые очертания в призрачные силуэты, делал каждый звук – скрип вывески, отдаленный вой сирены – зловещим и одиноким. Он был саваном для живого города и покрывалом для мертвого.

Клементина Грейвз знала этот туман лучше многих. Она видела его из высокого окна подготовительной комнаты «Грейвз и Сыновья», пока наливала формалин в мерный цилиндр. Холодный, сырой воздух просачивался сквозь древние деревянные рамы, смешиваясь с резким, чистым запахом химикатов и слабым, но стойким ароматом лаванды, который Мэгги, их бальзамировщик, настойчиво распыляла, чтобы «освежить атмосферу». Клем не нуждалась в освежении. Эти запахи – металлический укус формалина, сладковатая тяжесть лаванды, пыльная затхлость старых ковров и мебели – были воздухом ее жизни. Они пахли домом. Они пахли покоем. Они пахли концом.

Ее руки, бледные и ловкие в тонких нитриловых перчатках, двигались автоматически, проверяя температуру раствора. Напротив, под белой простыней, лежало новое пополнение для крематория. Мистер Хендерсон. Восемьдесят два года. Сердце. Тихая смерть в собственном кресле перед телевизором. Клем уже прикоснулась. Краткое, теплое эхо – удивление, легкая досада («Опять этот дурацкий сериал не досмотрю…»), а потом – тишина. Как выдох. Такие были просты. Почти умиротворяющи.

Она взглянула на портрет отца в тяжелой раме, висевший на противоположной стене. Строгое лицо, холодные глаза. «Перчатки, Клементина. Всегда. Профессионализм – это стерильность. И внутри, и снаружи.» Его голос, отточенный и безжалостный, все еще звучал в ее голове, спустя год после того, как его собственное сердце остановилось в кабинете этажом выше. Он научил ее порядку, дисциплине, искусству достойно проводить в последний путь. Он научил ее скрывать. Всегда скрывать. То, что она видела. То, что она чувствовала.

Дар. Проклятие. Она так и не решила.

Ее пальцы непроизвольно сжались. Под перчатками шрамы невидимы, но она их чувствовала. Как ожоги. Каждое «эхо» оставляло след. Особенно громкие. Особенно темные. Она закрыла глаза, пытаясь отогнать навязчивую тень последнего кошмара – искаженное лицо женщины, крик, разрывающий тишину изнутри, запах дешевого парфюма и пота… Неделю назад. Тело нашли под мостом в «Трещине». Официально – передозировка. Для Клем – вспышка чистого, неистового ужаса, впившаяся в ее нервы как ледяная заноза. Она до сих пор чувствовала тот холод под ложечкой.

Внизу, на первом этаже, хлопнула входная дверь. Голоса. Грузчики из морга. Новое поступление.

Клем сбросила воспоминание, как тяжелый плащ. Профессионализм. Порядок. Она поправила безупречно чистый воротник своего темно-серого рабочего халата и вышла навстречу.

Морозный воздух ворвался в вестибюль вместе с металлическими носилками. На них – контур тела под черным пластиком. Молодое тело, судя по очертаниям.

– Еще одна для кремации, мисс Грейвз, – сказал старший грузчик, Билл, его лицо красное от холода и привычной бесчувственности. – Из «Трещины». Лиззи М. Двадцать три. Интоксикация опиатами. Документы.

Он протянул тонкую папку. Клем взяла ее, кивнув. Ее взгляд скользнул по черному пластику. Обычная процедура. Подписать, принять, подготовить. Перевести прах в урну. Отправить в небытие.

Но когда Билл и его напарник сняли пластик, чтобы переложить тело на катафалк бюро, Клем замерла. Девушка. Худенькая, с безвкусными розовыми прядями в темных волосах. Лицо еще не обрело воскового спокойствия смерти; на нем застыло что-то среднее между удивлением и… паникой. Как будто последнее, что она увидела, было невыносимым.

И запах. Не только грязь «Трещины» и сладковатый шлейф наркотика. Что-то еще. Едкое. Химическое. Камфора? Как в старых аптечках. Неуместное.

Мэгги, подошедшая помочь, вздохнула, ее мудрые глаза смягчились.

– Дитятко… – прошептала она. – Какая жалость.

Клем машинально подписала бумаги, отдала распоряжения. Ее пальцы под перчатками похолодели. Профессионализм. Порядок. «Всегда перчатки, Клементина».

Но когда она осталась одна с телом Лиззи в подготовительной, под тусклым светом ламп, гудение холодильников за стеной стало назойливым, как рой ос. Она смотрела на безжизненное лицо. На следы иглы на тонкой руке. Официальная версия была ясна, как стекло. Улицы Хейвенсборо пожирали таких каждый день.

Но этот запах… И это выражение. Оно не вязалось с медленным угасанием от передоза. Оно кричало о внезапности. О насилии.

Клем медленно, почти против своей воли, сняла правую перчатку. Кожа под ней была бледной, почти прозрачной. Ее сердце колотилось где-то в горле. Это ошибка. Это стресс. Просто работа.

Но другая часть, та, что слышала тихие голоса мертвых с двенадцати лет, знала: тишина этого тела была обманчива. В ней таился крик. И Клем, наследница похоронного дома Грейвз, хранительница последних тайн и проводница в небытие, должна была его услышать. Должна была узнать, что заставило Лиззи М. так ужаснуться в последний миг ее короткой, пропахшей дешевым наркотиком и речной гнилью жизни.

Она глубоко вдохнула, вбирая запахи смерти и лаванды, и осторожно, кончиками незащищенных пальцев, коснулась холодной кожи запястья девушки.

Холод ударил, как ток. Воздух вырвался из легких Клем.

И тишина взорвалась.

Не звуком. Вибрацией. Глухим, бешеным стуком чужого сердца в ее собственных висках. Захлебывающимися всхлипами. И потом – всепоглощающим, беззвучным ВОПЛЕМ ужаса, таким мощным, что Клем едва удержалась на ногах. Перед ее мысленным взором мелькнули обрывки: грязная кирпичная стена, красный неон, искаженное яростью мужское лицо с холодными, безжалостными глазами. Рука в шершавой перчатке, зажимающая рот. И запах – едкий, аптечный, камфорный. КРИК нарастал, заполняя ее череп, разрывая на части…

Потом – провал. Пустота. Ледяная, бездонная.

Клем отдернула руку, прислонившись к металлическому столу. Она дрожала, как в лихорадке. Во рту стоял привкус меди и страха. Она смотрела на безмятежное после вскрипа лицо Лиззи, на котором уже работали растворы Мэгги. На аккуратные следы инъекций.

Официальная версия: Острая интоксикация опиатами.

Правда, жгущая ее пальцы, кричащая в ее костях, была иной, страшной и абсолютной.

Это было убийство.

И где-то в сырых, туманных улицах Хейвенсборо, под камфорным запахом лжи, ходил убийца, считавший, что его руки чисты. Клементина Грейвз, видевшая последние секунды Лиззи, знала обратное. И молчание мертвых, которое она охраняла всю жизнь, внезапно стало невыносимым. Ей предстояло нарушить его. Даже если это означало сжечь дотла тот хрупкий порядок, который она так тщательно выстраивала над бездной своего дара.

Глава Первая: Отголоски во Тьме

Тишина подготовительной после взрыва "эха" была гулкой, как пустой собор. Гул холодильников вернулся, но теперь он звучал насмешливо, назойливо. Клем стояла, прислонившись к холодному металлу стола, пальцы впились в край так, что ногти побелели. Дрожь шла изнутри, мелкая, неконтролируемая, как будто все ее нервы оголили и пропустили через них ледяной ток. Во рту по-прежнему стоял медный привкус – прикусила язык? Или это был вкус чужого, застывшего в крике страха?

Она смотрела на Лиззи. Мэгги уже начала свою работу. Лицо девушки под умелыми руками бальзамировщика теряло следы паники, обретая то восковое, безмятежное выражение, которое так ценили скорбящие. Спокойствие лжи. Клем почувствовала волну тошноты. Не от запахов – она была к ним иммунна. От осознания. От той чудовищной правды, что теперь жила в ней, как паразит.

Убийство.

Слово гулко отозвалось в тишине ее сознания. Не несчастный случай. Не медленное самоубийство отравой. Умышленное, жестокое прекращение жизни. Рука в грубой перчатке. Холодные, безжалостные глаза. Запах камфоры и аптечной стерильности, смешанный с грязью "Трещины". Контраст был настолько резким, таким… профессиональным.

Она резко оттолкнулась от стола. Нужно было двигаться. Действовать. Но что? Пойти к Бену? Рассказать детективу Хоуку, что она чувствовала последние мгновения Лиззи через прикосновение? Он посмотрел бы на нее с тем же вежливым, озабоченным сочувствием, что и сегодня утром. "Клементина… Вы не спали? Опять?" Он отправил бы ее домой, а может, и к полицейскому психологу. И дело Лиззи М. легло бы в папку с десятками других таких же, помеченных "Острая интоксикация опиатами". Закрыто.

Нет. Система не поверит голосу мертвых. Только голосу фактов.

Клем натянула новую пару перчаток, движения резкие, почти агрессивные. Профессионализм. Порядок. Но теперь это была броня. Она подошла к телу, заставив себя смотреть пристально, не как ритуалист, а как… следователь.

Маленькая деревянная птичка. Она вспомнила обрывок из "эха" – ощущение резной фигурки в кармане куртки, еще один всплеск паники, связанный с ней. В официальном отчете, который привезли с телом, в описи вещей птички не было. Куртка, которую сняли с Лиззи в морге, была пуста.