Клем осторожно раздвинула складки дешевой синтетической куртки, лежавшей рядом на отдельном столике для вещей умершего. Грязь, запах пота и дешевого табака. Никаких карманов не было разорвано, ничего не говорило о краже. Значит, птичку вытащили до того, как тело попало в морг? Или… кто-то забрал ее уже там?

Она взяла лупу из ящика инструментов Мэгжи. При свете яркой лампы стала изучать ткань кармана. И там, в уголке, почти незаметно – крошечный обломок. Не дерева. Пластика? Крошечный кусочек ярко-розового пластика, будто отломанный от чего-то. Не от птички. Может, от заколки? Или… Клем поднесла лупу ближе. Край обломка был неровным, свежим. И на нем – микроскопическая капля чего-то темного, запекшегося. Почти как кровь, но не совсем. Слишком густая. Слишком… химическая.

Она аккуратно пинцетом извлекла обломок и крошечное пятнышко, поместив их в маленький стерильный контейнер для биоматериалов (обычно использовавшийся для сбора ногтей или волос по просьбе родственников). Доказательство? Ничтожное. Но что-то. Залог того, что она не сошла с ума. Что крик Лиззи был реален.

Дверь в подготовительную тихо скрипнула.

– Клементина? – Голос Мэгги был мягким, но Клем вздрогнула, как пойманная на месте преступления. Она быстро сунула контейнер в карман халата. – Ты как? Выглядишь бледной.

– Все в порядке, Мэгги, – Клем заставила голос звучать ровно. Она повернулась, блокируя вид на стол с вещами Лиззи. – Просто… мистер Хендерсон. Напоминает деда.

Ложь скользнула легко. Мэгги знала о ее привязанности к деду. Старая женщина кивнула, ее мудрые глаза смягчились пониманием.

– Ах, дитя. Мир праху его. – Она перевела взгляд на Лиззи. – А эту бедняжку заберут завтра утром. Родные подписали все на кремацию. Никакой церемонии. – В голосе Мэгги звучала знакомая горечь. Клем знала, что та ненавидела, когда с мертвыми обращались как с мусором.

Родные. Клем ухватилась за эту мысль. Кто они? Мать? Отец? Брат? Может, они что-то знают? Может, они видели эту птичку? Или почувствовали страх Лиззи перед смертью?

– Мэгги, – спросила Клем, стараясь звучать просто заинтересованно, – в документах указаны контакты родственников? Надо уточнить насчет урны… стандартная или что-то особое? – Она знала, что Мэгги вела более личные записи, чем сухие моргальные бумаги.

Мэгги подошла к своему столу, порылась в старой, засаленной тетради.

– Мать. Эвелин М. Адрес… – Она нахмурилась. – Улица Причальная, 17. Блок 4. Это же… – Она подняла глаза на Клем, и в них мелькнуло беспокойство.

"Трещина". Самые дешевые, самые опасные муниципальные дома у старых доков. Улица Причальная была синонимом отчаяния.

– Спасибо, Мэгги, – Клем выдохнула. – Я… я позвоню ей позже.

Но она знала, что не будет звонить. Она пойдет. Сама. Сегодня. Пока след не остыл. Пока крик Лиззи еще звенел в ее костях, не давая думать о долгах бюро, о портрете отца, о страхе перед собственным даром.

Вечером, когда Мэгги ушла и в старом здании похоронного бюро воцарилась знакомая, гнетущая тишина, Клем сменила строгий рабочий халат на темные джинсы, просторный свитер и старую, неброскую куртку. Она заколола волосы в тугой пучок, спрятав их под темную шерстяную шапку. В карман куртки сунула маленький баллончик с перцовым аэрозолем (подарок отца на восемнадцатилетие – "На всякий случай, дочь. Мир жесток") и тот самый контейнер с микроскопическими уликами.

Перед тем как выйти в черную, пропитанную туманом ночь, она остановилась у портрета отца в вестибюле. Его холодные глаза смотрели на нее из тени.

"Не лезь не в свое дело, Клементина. Ты – Грейвз. Твоя работа – здесь, с мертвыми. Дай мертвым лежать спокойно".