Он был бы в ярости. Он был бы прав. Идти в "Трещину" ночью одной – безумие. Рисковать бизнесом, репутацией, жизнью из-за какого-то "чувства"? Из-за девушки, чья жизнь уже кончилась?

Но перед ее внутренним взором снова мелькнуло искаженное ужасом лицо Лиззи. Мужские глаза, холодные, как скальпель. И ощущение шершавой перчатки на своем рту.

Она повернула ключ в тяжелой дубовой двери бюро. Скрип петель прозвучал громко в тишине. Холодный, влажный воздух, пахнущий речной гнилью и углем, ворвался внутрь.

"Прости, отец," – подумала Клем, шагая в объятия тумана. "Но иногда, чтобы мертвые лежали спокойно, живым нужно нарушить тишину."

Улицы центра были пустынны. Фонари светили тускло, превращая туман в молочные столбы. Шаги Клем глухо отдавались по мокрому брусчатому тротуару. Она шла быстро, целенаправленно, стараясь не выглядеть потерянной или испуганной. Вид у нее был свой – местный, но не из "Трещины". Чужак.

Мост через Стикс был длинным, чугунным чудовищем викторианской эпохи. По другую его сторону начинался другой мир. Туман здесь был гуще, пропитанный кисловатым запахом заброшенных фабрик, разлагающегося мусора и чего-то еще – отчаяния? Страха? Фонари горели редко, а те, что горели, часто были разбиты. Темные проемы подворотен казались пастями. Где-то вдали слышался пьяный крик, лай собак, приглушенная музыка из дешевого бара.

Клем свернула на Улицу Причальную. Ряд мрачных, обшарпанных муниципальных домов-коробок. Блок 4. Граффити, выбитые стекла в подъезде, запах мочи и плесени. Сердце бешено колотилось. Она заставила себя войти.

Лифт не работал. Лестница была завалена хламом и битыми бутылками. На стенах – угрозы и непристойности. Клем поднималась на четвертый этаж, чувствуя, как на нее смотрят из приоткрытых дверей или через глазки. Враждебность висела в воздухе, густая, как туман.

Квартира 417. Дверь была обшарпанная, с множеством замков. Клем собралась с духом и постучала. Стук прозвучал гулко в тишине грязного коридора.

Внутри послышались шаги. Цепочка щелкнула. Дверь приоткрылась на пару сантиметров, ограниченная цепочкой безопасности. В щели блеснул настороженный глаз.

– Кто? – хриплый женский голос, надтреснутый от сигарет или слез.

– Миссис М.? – спросила Клем, стараясь звучать спокойно и официально. – Я Клементина Грейвз. Из похоронного бюро "Грейвз и Сыновья". По поводу Лиззи.

Глаз сузился. Прозвучал резкий выдох.

– Что вам еще? Все подписано. Денег нет, если вы за этим.

– Нет, не за этим, – поспешила сказать Клем. – Мне… мне просто нужно кое-что уточнить. Для документов. Пару минут.

Пауза. Цепочка с лязгом упала. Дверь распахнулась.

Женщина в дверях была лет сорока, но выглядела на все шестьдесят. Изможденное лицо, глубокие морщины, глаза запавшие и усталые – зеркало жизни в "Трещине". Но в них горел огонек – гнев? Горе? Безумие?

– Документы? – она фыркнула. – Какие документы? Ее сожгут и выбросят, как мусор. Как и всех здесь. Зачем вам что-то уточнять? – В ее голосе звучала горечь, смешанная с подозрением.

Клем почувствовала, как подкатывает тошнота. Она была не готова к такой прямой боли. Она привыкла к тихой, приличной скорби. Эта была… сырая, рваная.

– Я… я нашла кое-что в ее вещах, – соврала Клем, вытаскивая из кармана контейнер. Она открыла его, показывая крошечный розовый обломок. – Это, кажется, от чего-то отломилось. Может, от игрушки? Деревянной птички? Вы не знаете? Может, это было для нее важно?

В глазах женщины – Эвелин – что-то мелькнуло. Удивление? Страх? Она резко выхватила контейнер из рук Клем, пристально разглядывая обломок.

– Птичка? – прошептала она. Голос дрожал. – Розовая? Да… Да, у нее была такая… дурацкая… от какого-то автомата с игрушками. Таскала с собой везде. Говорила… – Голос Эвелин сорвался. – Говорила, это ее талисман. От… от