Послышался низкий стон, и кого-то вывернуло наизнанку от ужаса. Акме без сил сползла по стене. Некоторые, закрыв рты ладонями, глухо зарыдали. И лишь одна фыркнула, зло и развязно, уперев в бока свои молодые полные руки, покачивая бёдрами, будто уличная девка, вызывающе тряся задом и пышной грудью от возмущения:

— Да пусть лишь попробуют сунуть ко мне свои обрубки, я им их живо поотрываю!..

В пещере поднялся ропот, возмущённый и изредка одобрительный. Светлые волосы девушки растрёпанными патлами свисали с круглой головы на широкие покатые плечи, прикрывали порванные рукава платья с глубоким разрезом, оторванные тесёмки и повисшую шнуровку корсета. Румяное лицо можно было назвать красивым, его не портил даже двойной подбородок. Воля к жизни её была восхитительна, а сила духа и взгляд без тени отчаяния мерцали непоколебимой уверенностью.

— Одна уже пыталась сопротивляться,— понизив голос, заговорила женщина, поднялась и указала в глубь пещеры, где, плохо освещённый факелом, в тени прямо на камнях лежал силуэт, завёрнутый в дырявое одеяло.— Наша Фая была непозволительно бойкой для этих краёв и к тому же непослушной. Но коцитцы быстро взнуздали её. Фая оказалась очень сильной девушкой, но не сильнее их. Она умудрилась заколоть кинжалом своего будущего «мужа». Всадила прямо в шею. За это ей выжгли глаза, попросту лишили лица, и пользуют каждую неделю. Теперь она лишь спит и ест и никогда не говорит. Вы всё ещё уверены, что смерть — худшее из зол?..

Акме отвернулась. Она хотела выкинуть из головы всё, что увидела здесь и услышала, но не смогла. Видела она смерть и была приучена к ней в Орне, ибо профессия её неразрывно связывалась с нею. Но гибель столь насильственная и мучительная никак не укладывалась в голове. Она никогда не представляла себе, что на Земле — под надёжною десницей Господа — сквозь толщину подземелья прорвался ад.

2. Глава 2. Чёрный культ

Коцитцы продолжали ритуальные танцы, всем корпусом склоняясь перед алтарём, подпрыгивая и что-то напевая. Барабаны, по которым они били ладонями, дробно постукивали. Флейты и дудки издавали не столь чистый звук, к которому привыкла Акме, но высекали из себя мелодию — беспорядочную, резвую, скачущую, будто игривый жеребёнок, но зловещую, будто подкрадывающуюся. Они потрясали над головами кинжалами, которыми убивали десятки и сотни людей. Ноги, согнутые в коленях, высоко поднимали мужчины и женщины, столь же маленькие и свирепые, с длинными растрёпанными волосами, с крепкими обнажёнными бронзовыми телами и маленькими грудями. Они протягивали вверх цепкие руки, по плечи перепачканные кровью. Ими же дотрагивались они до ступеней алтаря, будто разогревая древний камень перед новой бойней невинных, обречённых на безвременную гибель.

«Не твой ли культ это, Шамаш? — размышляла Акме.— Едва ли… я не вижу ни одного солнца здесь. В глазах вождя появился страх, когда я произнесла имя „Аштариат“… Стало быть, они знают, что оно означает и какую Силу несёт?..».

Одним своим ребром прямоугольный алтарь был обращён к тем далям, что не закрывались за горами Кура. В сумеречном мареве там виднелись вершины заснеженных гор. Столь далеки они были, что в вечерней мгле казались призраками. Коцитцы с почтением обращались к той стороне.

Акме знала, что единственные горы, которые были там,— горы Эрешкигаль, супруги Нергала, что канул в небытие веков благодаря Шамашу, Атариатису и Господу Богу. Но мысль, что эти звери поклонялись Нергалу и его супруге, показалась ей нелепой. Это объяснило бы, почему коцитцы схватили её, но не вносило ясности, почему они не убили её сразу же.