— Царь дикарей,— выдохнула Акме и была награждена тумаком своих тюремщиков.

Вождь что-то коротко бросил тому, кто ударил её, поднялся во весь свой небывалый для коцитцев могучий рост, отдал своему слуге чашу в виде человеческого черепа. Акме почувствовала, как земля уходит из-под ног, ибо осознала, что пил этот вождь и из чьей кожи был сделан его длинный плащ.

Глаза — небольшие и пронзительно серые. Нос сломан, а губы рассёк тонкий багровый шрам. Акме никогда ещё не доводилось видеть столь крупного и мускулистого человека; крупнее Сатаро.

Вождь что-то коротко произнёс, и один из коцитцев начал что-то неторопливо объяснять. Язык их был похож на мелодичную боевую песню; состоял из глухих и округлых звуков, довольно грубых, простых, порою цокающих. Всё это время вождь внимательно и оценивающе разглядывал Акме, складывая губы в противную усмешку, скалой возвышаясь над нею и над своими слугами.

Акме не могла понять, о чём думает этот дикарь, но ей всё время хотелось отступить на шаг.

Вдруг коцитцы крепче сжали её, и девушка не смогла пошевелиться. Вождь схватил её за волосы, накрутил на свой могучий кулак и поднял голову её к себе.

Девушка решила, что сейчас расстанется со своими любимыми локонами, за которыми не уставала ухаживать, но сильные руки вождя вдруг распахнули её тунику, требовательно и проворно скользнули ей под одежду и начали ощупывать тело. Онемев от ужаса, пленница во все глаза посмотрела в насмешливое лицо вожделеющего повелителя Коцита, затряслась крупной дрожью и пронзительно закричала от отвращения и отчаяния, как только руки его без труда расстегнули ремень и заскользили вниз по животу.

Она не могла этого вынести.

— Аштариат! Аштариат! Аштариат!

Крик громом пронёсся по округе. В ней всей мощью забурлила Сила. Но на том и затихла, ибо вождь, негодующе заорав, ударил её, а один из слуг его трижды стегнул девушку толстым хлыстом. Удар пришёлся по ногам и спине.

Коцитцы поволокли её в пещеру, там швырнули в пленников, будто тряпичную куклу, и ушли.

Придя в чувство, она отползла к стене, в ужасе запахиваясь своей туникой, пытаясь прикрыть наготу. Кожаные сапоги спасли от болезненности удара плетью, но кожа выше колен была в нескольких местах порвана и даже содрана. Спина гудела от боли.

— Как же ты, барышня, собралась бороться с ними, если они смогли напугать тебя бесчестием? — мрачно и жалостливо скосив на неё глаза, осведомился Сатаро, отойдя подальше от входа, вероятно, чтобы не видеть кровавого алтаря и голов, насаженных на окровавленные копья.

В этой огромной и хорошо освещённой пещере тоже были люди, но не более дюжины. Все они, так же изуродованные, как и вновь прибывшие, с мрачным покоем наблюдали за теми, с кем предстояло им встретить свою мученическую смерть. Несколько пожилых мужчин с тяжёлыми увечьями и гораздо больше женщин, на которых коцитцы отыгрывались со всем озлоблением.

Акме успела привыкнуть к ранам Мирьи, но даже она со своей изуродованной кожей на щеке и голове едва ли могла устрашить более, чем те, что были здесь. Всех их будто били по нескольку часов в день, не позволяя ранам заживать.

— Осталось всего несколько часов,— спокойно произнесла одна из женщин, которая сидела, спиной прислонившись к холодной стене пещеры; жидкие волосы её были седы, одна глазница пуста.— Едва начали опускаться сумерки, они совершили первые жертвоприношения…— кивнула в сторону мужских голов.

— Мы видели,— буркнул Сатаро, кинув Акме свой пыльный, но ещё целый чёрный плащ.

— Скоро очередь дойдёт и до нас…

Акме увидела, с какой тоской посмотрела Мирья на Илу, прижавшуюся к ней, будто к матери, как завыла женщина с грудным ребёнком, беспомощно прижимая его к своей опустевшей груди, как глубоко и обречённо вздохнули те полсотни человек, что приехали на смерть, и никто не пожелал бороться.