Голова раскалывалась. Оказавшись в относительной безопасности, Танн ощупал затылок и обнаружил под слипшимися волосами запёкшуюся кровь. Рану следовало бы показать лекарю и зашить, ну или хотя бы обработать, однако джинн боялся оставить лицо в памяти случайных незнакомцев. Лучше немного потерпеть, чем потом бежать от преследователей и в итоге всё равно угодить в лапы ханской дружины.

– Сын.

Танн сфокусировался на лице жрицы, что, уперев руки в бока, нависла над ним. Она была одета в красное, собранные в колоски волосы украшали разноцветные ленты.

– Сегодня же Праздник поминовения, сын.

– Я порчу вид на храм?

Она терпеливо вздохнула.

– Сидеть здесь, уповая на горсть жалких монет, неуместно. В этот день твои голод и нужда не важны. Только одно имеет значение – память о тех, кто покинул этот мир.

– Я скорблю, как и все, мать, – пробормотал он и отвернулся, но женщина не ушла, лишь переступила с ноги на ногу.

– Скорбеть не надо. Надо отпускать, вспомнить добрым словом.

– Вам легко об этом говорить, да? – сказал он тихо, но чётко, будто пережевывая и выплевывая на мостовую каждое слово.

– Да. Ибо, милостью Красной богини, я верю в вечный покой душ.

Служительница осенила его знаком Сильных13, и Танн едва удержался, чтобы не закатить глаза. Перед внутренним взором замелькали воспоминания о смятых простынях, о крови под ногтями, о том, что стало с его семьей. Внутри сжался тугой узел страха и непонимания, и джинн был бессилен избавиться от этого бремени – даже если бы сама Зрелость14 осенила его божественной волей.

– Тебе стоит смиренно просить о том, чтобы богиня наставила тебя на верный путь. Помолись с прихожанами, послушай праздничный кай15, и быть может, тебе станет легче, – настаивала жрица, и слова её оводами жалили Танна.

– Мне станет легче, если вы дадите мне денег или еды, – процедил он и содрогнулся от отвращения к себе.

Женщина засмеялась.

– А что ты попросишь завтра? Овцу или жеребца?

– Я могу мести пол. И… работать с текстами.

– В храме нет работы для простого люда.

– Что же мне тогда делать? – пробормотал Танн, однако его слова не укрылись от внимания назойливой жрицы.

– Была бы я тебе матерью по крови, – она развела руками. – То отлупила бы за глупость. Что умеешь – тем и зарабатывай. Где пригодишься – там и ищи. Ты пастух? Батрак? Может, сказитель?

Джинн рассерженно встал и пошатнулся – голову кружило при резких движениях. Он развернулся на пятках и ушёл прочь, горделиво выпрямив спину. Служительница ещё что-то болтала ему вслед, но он не слушал.

Мать по крови, родная мать, не учила его работать и выживать. Его клан ещё век назад сделал всё для того, чтобы новые и новые поколения ал Уо́лов ни в чём не нуждались. Мужчины в роду Танна получали лучшее домашнее образование, становились мудрецами и занимались созиданием. Так, дядя Танна был известным зодчим и выстроил добрую четверть внутреннего Шу-Уна. Отец был исследователем, который собирал сказания крайнего севера; он записывал на пергамент знания, ранее передававшиеся из уст в уста, и отсылал рукописи напрямую в Нинаан16. Танн, теша гордость семьи, был рождён с даром льда. Он уже готовился вписать имя в историю клана и стать частью внутреннего круга хана.

И где он теперь? Скрывается и просит милостыню, сидя в грязи. Для члена его клана не могло быть бо́льшего позора.

Джинн поднял руку и усилием мысли создал острую ледышку. Холодное касание дара обожгло ладонь. Нет. Несомненно, было бы проще закончить всё сегодня, но он отчего-то хотел жить.

– Я справлюсь, – прошептал он и сжал кулак. Ледяное лезвие разлетелось тысячей снежинок.