Если подумать трезво и холодно, жизнь не кончена. Танн сможет оставить позади семейное наследие и найти своё место на юге. Его талант сможет найти применение при дворах людских правителей. Даже в их хвалёной Академии, раз уж на то пошло. Всё будет в порядке. Надо только понять, как затеряться и незаметно от стражей закона перейти через границу.

Погрузившись в раздумья, Танн ступил в конскую лепешку и, поскользнувшись, чуть не упал в дерьмо. Он смог устоять, замахав руками, будто индюк.

– Да ты просто акробат! – донёсся до него хриплый смех.

Танн почувствовал, как по шее побежал жар стыда. Он резко обернулся, приготовившись выдать ответную колкость, но заткнулся – вовремя запретил себе уподобляться безродному простаку. Его окликнул какой-то жалкий бедняк в проеденной молью жилетке. Мужик сидел у колодезного журавля и простукивал молотком жестяное ведро.

– Ты из этих артистов, монгу17?

– Не знаю никаких «этих», – огрызнулся Танн.

– Я видел лёд на твоей руке, мужик. Будешь выступать сегодня?

Этот город был полон назойливых простолюдинов. Маг поспешил оставить бедняка позади – его и ненавистный храм. Завернув за угол, мужчина выдохнул клокотавшую в теле злость и потрогал затылок. Кожа горела. Он снял шапку, размахнулся и бросил её на дорогу. Да, то был поступок, недостойный мужчины, но Танн ничего не мог с собой поделать. Ещё никто на его памяти не сравнивал его дар с…

Его осенило. Выходит, здесь выступают бродячие артисты? Об этом говорил бедняк? Стоит их найти, да поскорее.

Он отыскал «этих» до заката: пришлось поспрашивать местных. Во внутренний город было не попасть, внешний же Танн оббегал вдоль и поперёк, но артистов нашёл только за окраиной – их юрты были расставлены на берегу каменистого ручья. Стоянка кочевого клана оказалась пёстрой и неряшливой, как куриный бок. Приземистые юрты, укрытые шкурами и разноцветными отрезами ткани, чадили дымом сквозь узкие отверстия в крышах. В центре лагеря шипел костёр. По стоянке сновали куры и козлята, за которыми носилась пара чумазых близнецов; пробегая под бельевыми верёвками, дети задевали головами развешенные на просушку вещи и звонко смеялись, видя, как на влажных платьях остаются грязные пятна. Где-то пела женщина.

– Как найти главного? – спросил Танн, преградив дорогу бежавшему впереди малышу.

Ребёнок уставился на него, попятился и заревел, а затем бросился наутёк. Пение прервалось. Из ближайшей юрты выскочила джиннка в шафранного цвета чегеде18, наспех наброшенной на платье. Мальчишка врезался ей в колени и спрятался за складками юбки, утирая сопли и слезы.

– Зачем пожаловал? – крикнула джиннка, жестом подзывая второго ребёнка. Тот не сразу, но послушался – видимо, был храбрее брата. А может, просто глупее.

– Приветствую, – сказал Танн и, подумав, на всякий случай поднял руки, демонстрируя мирные намерения. – Я искал артистов, что выступают в городе.

– Ты их нашёл, – женщина свела брови и оправила меховую оторочку чегеды. – Надо-то тебе что?

– Ищу главного, разговор есть.

– Важный?

– Весьма.

Женщина недоверчиво смотрела на него и молчала.

– Ну? – поторопил Танн, сгорая от нетерпения.

– У нас нет главного, – помедлив, ответила она. – Но ты можешь поговорить с мужем. Суду́р! Судур, иди сюда!

Судура долго ждать не пришлось. Мужчина, коренастый и широкоплечий, вышел из просторной юрты, встал впереди супруги и скрестил на груди могучие руки – каждая, казалось, была толщиной с женское бедро.

– Судур, полагаю? – сказал Танн так вежливо, как мог, и сделал несколько осторожных шагов ему навстречу.

– Чего крадешься как вор? – ответил ему громила. Танн отметил, как бугрятся мышцы на его предплечьях, и умозаключил: этот артист рождён развлекать публику своей силой.