– Сме-ешься, – растянул вожак и беспомощно обернулся на изумленную рогатую компанию. Великантеры тоже переглядывались в недоумении. – Смеешься! – повторил он, не веря тому, что видит и слышит. А потом словно очнулся, и глаза его налились кровью: – Смеешься?! Ну так и сгинешь! – рявкнул громила и занес волосатую руку. Остро наточенный наконечник копья угрожающе отразил луч солнца – и вдруг засветился, будто поймал поток невиданного света.

Вожак вскрикнул от ослепляющего сияния, отбросил оружие и схватился за свои лупатые глаза. Громилы все как один подскочили к нему. Ослепленный раскинул руки и начал щупать воздух, сотрясая округу криками:

– Ослеп! Ослеп, ослеп! Что с глазами?! Хватайте этого меченого муфля! Хвата-а-а-айте! Разорву его на мелкие куски, разор-р-рву!

Верзилы растерялись. Лезвия их топоров и наконечники копий тоже загорались свечением, заливающим все вокруг. Воздух клокотал и сгущался, превращаясь в перламутровую пургу. То был не рев реки и не ветровой смерч. То было что-то иное. Великантеры озирались, муфли прижимали уши.

На них стремительно надвигалось белое густое облако, отбрасывающее ослепляющие лучи. Оно заполоняло собой весь горизонт, весь небосвод. Снежное ли, туманное или сиятельное, поначалу было не разобрать. Пока рогатые громилы стояли, разинув рты, а их вожак вопил и беспомощно тер невидящие глаза, белая пурга затянула все вокруг, остановилась, и из нее вышел самец лалани. По белоснежной шкуре волнами проходили серебристые дорожки. Могучая грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Глаза метали такие же сиятельные искры, что и камень в рогах. Лалань гребнул копытом, поднял рогами клок земли, трубно взревел, задрав морду – и один за другим из бури повыскакивали могучие самцы и крупные самки.

Великантеры, щурясь и закрываясь руками, попятились и сбились вокруг вопящего вожака.

Лалани утробно гудели, сотрясая воздух. Больше всех старалась самая рослая самочка с прекрасными, но полными ярости глазами. Камень в ее лбу сиял ярче прочих.

Великантеры попытались поднять оружие, но острые лезвия только слепили, и не было от них прока. Четвероногие красавцы принесли с собой бурю со светом возмездия и справедливости. Они заставляли воздух сиять. Они копытами и рогами поднимали снег, землю, ветки, траву – и все это черно-серо-коричневое месиво, отороченное слепящим перламутром, летело на громил. Великантеры терли глаза, метались, кричали и кидали копья, но куда там! Пойди попади, когда на расстоянии вытянутой руки ничего не видишь.

Муфли, как и великантеры, увязли в буре. Смех давно отпустил Хомиша. Он щупал воздух, звал муфлишку, пытался найти ее среди плавающих в вихре силуэтов. После очередного отчаянного окрика: «Лапочка!» – кто-то подкрался к муфлю сзади, подцепил и подбросил.

«Вот и погибель! Лалань или великантер?» – мелькнуло у Хомиша в голове, но в тот же миг он упал на упругое мощное тело, покрытое короткой светлой шерстью.

«Лалань», – выдохнул Хомиш и снова закричал во весь голос, сквозь непроглядную пургу:

– Лапочка-а-а!

Словно в ответ на его зов, за спину плюхнулось что-то теплое. Это что-то ойкнуло голосом муфлишки. И их понесло.

Норны, сбившись стайками, кружились и были особливо шумны. То редкое, что не изменилось в Многомирье.

После нападения Черного Хобота больше всего свезло этим круглым пушистым комочкам с крохотными хоботками, прозрачными легкими крыльями и цепкими лапками.

Домашнему скоту и птице свезло куда меньше. Крупных тяжелых глифов и длинношеих каняк уцелело – по пальцам двух лапок сосчитать. А о муфлях так и смолчать лучше, чтобы не расплакаться.