Вожак великантеров оскалил ржавые клыки, опять загыгыкал и ткнул копьем. Острие уперлось в обмякшее тело Шэма и прошло сквозь серую робу.

– Хороший оборотень – мертвый оборотень, – повернулся к рогатым вожак, и семеро громил, что стояли у него за спиной, в ответ взорвали воздух душераздирающим «Корхрут!», вскинув копья и топоры. Шейные украшения их мрачно зазвенели. Лапочка ахнула и закрыла глаза. Хомиш тоже сомкнул веки, туже сжал кулаки и сделал шаг вперед. Маленький шаг. Шаг муфля. Но это был такой большой шаг.

Рот предводителя великантеров растянулся шире при виде смелости существа, что в росте было ему чуть выше пояса.

– Я Рыжеглазый. Я вожак. А ты – Хомиш? Ты и нужен нам. Шагай ближе, меченый глупый муфель. С нами пойдешь, – махнул он копьем. – Клайра приказ дала тебя привести. За смелость даю тебе выбрать: сам пойдешь, своими ногами, или потащим на веревках.

Лицо Лапочки запылало румянцем ужаса. Она издала едва слышный вопль.

Хомиш посмотрел исподлобья на вожака, что возвышался над ним, и принялся отряхивать свою бесформенную рваную одежонку. Хотя глупее ответ было сложно вообразить. Отряхивать насквозь грязную одежду было делом глупышным. Но лапы Хомиша суетились, и сердце его билось не в груди, оно билось в пятках со шпорами. На Лапочку он глядеть опасался. На Шэма тоже.

Хомишу было страшно, но вдруг он почувствовал, что страх внутри него изменил форму и голос. Да, голос поменялся и у муфля, и у его страха.

Он боялся не за себя. Он боялся за Шэма, за Лапочку, за Афи, что пищала у него за пазухой. Он боялся, что больше никогда не увидит, как мамуша Фло делает свой знаменитый чай, и не услышит, как папуша Фио, довольно промокнув усы, поет песню во славу Флошечки и эля.

Он боялся за все Многомирье и ни на ноготок не боялся за себя.

Надежды спастись быть не могло. Ведмедь истекал кровью. Лапочка от страха не умела издать ни звука.

«Будь что будет», – пронеслось в голове Хомиша, и он сделал еще один шаг навстречу Рыжеглазому.

– С вами пойду, своими ногами. А их оставьте, – он указал лапой на лежащего без движения и сидящую подле него.

– Гы, гы, гы! Да ты не смельчак! Гы, гы, гы! – загоготал Рыжеглазый и обратился к одному из соплеменников: – Слышал, Тупица? Это не ты тупица, а этот муфель тупица!

Великантеры загоготали в голос вслед за вожаком. От зловещего смеха дрожала каждая жилка внутри муфля. Но смех Рыжеглазого прервался так же резко, как и начался.

– Торговаться вздумал? – вперились в Хомиша лупатые глаза. – Не тебе торговаться. Этих, – копье вожака указало на Лапочку и лежащего Шэма, – этих не тронем. Чего нам с них? Они все одно сдохнут. Оборотничьего мяса мы не едим, а с больной, – он покосился на Лапочку, – кроме грязной одежи, и взять нечего. Ты же, муфель, с нами в путь.

И только великантер шагнул и повернул копье, чтобы подтолкнуть Хомиша, как внутри, под кафтаном, маленький теплый комочек заклокотал, зашебуршился, и муфля пробрало щекоткой. Он вспрыгнул. Рот его растянулся от уха до уха, а в голове, как облако из-за горы, всплыло давнее детское воспоминание. Когда они вдвоем с Лифоном собирали снег и лепили смешного великантера.

«Только надобно, чтобы он до колик смешной был», – говорил совсем юный Хомиш.

«Тьфу, – загребал снег такой же юный Лифон, – с чего смешной?»

«С того, что страх не боится ничего, кроме смеха».

Следом за воспоминаниями щекотка прошлась по ребрам Хомиша, затем пробралась до самых пяток, и муфель захохотал во весь голос.

Лапочка, великантеры и даже горы, казалось, открыли от изумления рты.

Нависший над Хомишем громила перевалился с ноги на ногу и неуверенно почесал левый рог. Хомиш залился в смехе еще шибче и даже запрыгал как ужаленный. Кафтан на его груди ходил ходуном.