Последний гость «Белого Аиста» Алексей Хромов

"Вся действительность – это западня: одна иллюзия влечет за собой другую."

– Генри Миллер, "Тропик Рака»

"Что есть ад? Страдание о том, что нельзя уже более любить."

– Фёдор Достоевский

"Неосознанное – это не просто забытое; это активно вытесненное."

(Парафраз идей Зигмунда Фрейда)

Глава 1: Клетка из Тишины (День Первый)

1

Пробуждение: Звук падающего стекла. Тишина давит.

Звон разбитого стекла – хрустальный, острый – прорезал дремотную вату, в которой она тонула. Не где-то далеко, не за стеной. А здесь, рядом. Возможно, прямо над головой. Дзынь-н-нь… хрясь! Осколки, казалось, посыпались невидимым дождем на пол, на кровать, на неё саму.

Анна Коваль дернулась, выброшенная из сна так резко, словно её окатили ледяной водой. Сердце подскочило к горлу и заколотилось там пойманной птицей, бешено, отчаянно. В ушах еще звенело эхо падения – тонкое, вибрирующее, как натянутая до предела струна.

А потом – ничего.

Тишина.

Она обрушилась мгновенно, словно кто-то нажал невидимый выключатель, обрубив звук на полуслове. Но это была не просто тишина, не благословенная пустота после шума. Нет. Эта тишина была густой, вязкой, почти осязаемой. Она давила на барабанные перепонки, наливалась свинцом в лёгкие, сковывала конечности. Словно сам воздух в комнате внезапно загустел, превратился в невидимый, но плотный кисель, поглотивший и звон стекла, и последний удар её пробудившегося сердца.

Рот был сухим, на языке стоял привкус пыли и вчерашнего, несвежего страха. Где она? Что это за место? Последнее, что помнилось – размытые пятна света, чей-то шёпот, холодные пальцы на её руке… Больница? Нет, не похоже. Простыни под пальцами были шершавыми, почти колючими, пахли не хлоркой, а чем-то другим – пылью, старостью и едва уловимым, странно сладковатым ароматом сухих трав.

Воздух был неподвижный, спёртый, как в давно непроветриваемой комнате или… склепе. И тишина. Эта всепоглощающая, давящая тишина, которая, казалось, внимательно прислушивается к её прерывистому дыханию, к стуку сердца в рёбрах.

Звук разбитого стекла уже казался чем-то нереальным, призрачным эхом из другого мира или забытого сна. Реальной была только эта клетка из тишины, в которой она оказалась заперта, даже не открыв глаз. Она лежала не шевелясь, боясь даже вздохнуть полной грудью, словно любой звук мог потревожить… что-то. Что-то, что пряталось в этой тишине, что было самой этой тишиной.

Страх начал подниматься со дна живота – холодный, липкий, иррациональный. Предчувствие чего-то неправильного, жуткого, уже свершившегося. Звук разбитого стекла был не просто звуком. Он был знаком. Предупреждением. Или финальным аккордом чего-то, что уже разбилось безвозвратно. И теперь осталась только эта звенящая, удушливая пустота.

2

В этой оглушающей тишине, плотной, как саван, появился другой звук. Едва различимый поначалу, он возник не извне, не из-за двери или окна, а снизу. Под кроватью.

Шорк… шорк…

Он был сухим и прерывистым, словно кто-то неловко водил сухой веткой по неровному полу. Или нет… не веткой. В звуке было что-то органическое, неправильное. Слишком тихое, чтобы быть животным – крысой или чем-то покрупнее. Слишком ритмичное для случайного сквозняка, сдвинувшего пыльный комок.

Анна застыла, перестав дышать. Каждый мускул напрягся до боли. Слух обострился до предела, превратившись в единственный орган чувств, которым она осмеливалась пользоваться. Сердце, только что бившееся птицей в горле, теперь, казалось, превратилось в тяжелый, ледяной камень, рухнувший куда-то в бездонную пропасть живота.

Скрреб… Скрреб-скрреб…

Звук стал настойчивее, ближе. Теперь он напоминал царапанье – но не когтей по дереву. Скорее, чего-то мягкого, но упорного, трущегося о грубую, возможно, бетонную или каменную поверхность под кроватью. Как если бы кто-то пытался стереть грязь мокрой тряпкой… или ногтями, размякшими от долгого пребывания в воде. Или… что-то другое. Что-то с бесчисленными тонкими ножками, щетинками… мерзкое.

Само слово всплыло в сознании непроизвольно, принеся с собой волну тошноты. Мерзкое. Липкое. Что-то, что лучше не представлять. Что-то, чему место во тьме, в сырости, под камнями – но не здесь. Не под её кроватью. Не в метре под её затылком.

Она чувствовала – или ей только казалось? – едва заметную вибрацию, идущую от пола через ножки кровати, прямо в матрас, на котором она лежала окаменев. Слабое, ритмичное подрагивание, совпадающее со звуком скрежета. Оно было там. Оно двигалось.

Открыть глаза? Нет. Ни за что.

Веки стали свинцовыми, слиплись намертво. Страх увидеть был сильнее любого любопытства, сильнее желания понять. Образы, один кошмарнее другого, зароились в темноте за закрытыми глазами: бледные, раздутые пальцы с обломанными ногтями; серая, пульсирующая масса с множеством слепых глаз; что-то длинное, сегментированное, извивающееся в пыли… Нет. Лучше не знать. Лучше эта душная, густая тьма, эта парализующая неизвестность.

Тишина снаружи и этот отвратительный, упорный шорох под кроватью создавали невыносимый контраст. Её собственное тело – неподвижная глыба на кровати. И оно – живое, деятельное, методично скребущееся внизу. Кто ты? Что тебе нужно?

Дыхание застряло в груди. Холодный пот выступил на лбу, потек по вискам. Она вжалась в матрас, пытаясь стать меньше, незаметнее, слиться с постелью, исчезнуть.

Скрреб… Пауза.

Звук прекратился. Тишина снова навалилась, еще более плотная, беременная ож

3

Сон-Видение: Бескрайнее пшеничное поле. Бегство в пижаме. Крылатое существо с неба (пахнет медью). Тень накрывает.

Тихое постукивание под кроватью… оно растворилось, сменилось другим звуком. Шелестом. Миллионами сухих, колючих стеблей, трущихся друг о друга под ветром, которого не было. Тьма за веками Анны посветлела, налилась золотистым, почти болезненным светом. И она больше не лежала в кровати.

Она бежала.

Бежала со всех ног по бескрайнему пшеничному полю. Колосья были высокими, выше её головы, спелые, тяжелые, они хлестали по лицу, по голым рукам, царапали кожу. Солнце – огромное, белое, безжалостное – висело прямо над головой, но не грело, а лишь выжигало краски, делая небо блеклым, а золотую пшеницу почти белой. Под ногами была сухая, потрескавшаяся земля, поднимающая облачка пыли с каждым шагом.

На ней была та же нелепая пижама, тонкая, хлопковая, совершенно неуместная здесь, в этом неохватном море колосьев. Босые ступни горели от соприкосновения с горячей землей и колючей стерней. Легкие разрывались от напряжения, но она не могла остановиться. Инстинкт, древний, как сама жизнь, гнал её вперед, хотя она не знала, от чего бежит и куда. Поле тянулось до самого горизонта во все стороны, одинаковое, бесконечное, удушающее своей монотонностью. Лабиринт без стен, где единственное направление – вперед, в никуда.

И тут она его почувствовала. Или, вернее, унюхала.

Странный запах, резкий, металлический, пробился сквозь пыльный аромат пшеницы. Запах свежей крови. Запах меди. Он становился все сильнее, словно кто-то разлил целое ведро медных монет прямо в воздухе. От него першило в горле, вызывая тошноту.

Анна осмелилась поднять голову, продолжая спотыкаться на бегу.

Что-то было в небе.

Темное пятно на выбеленном холсте неба. Оно росло, приближалось. Огромное. Не птица, не самолет. Что-то живое, но неправильное. Разглядеть детали было невозможно – слепящее солнце мешало, превращая объект в пульсирующий черный силуэт. Но она видела крылья. Гигантские, перепончатые или перьевые – не разобрать, – они рассекали воздух с тяжелым, неторопливым махом, словно несли непомерную ношу. И с каждым взмахом медный запах усиливался, становился удушливым, осязаемым.

Существо летело невысоко, и под ним на золотистое поле падала тень. Не просто тень – чернильное пятно неправильной формы, которое скользило по колосьям, стремительно догоняя её. Анна бежала из последних сил, чувствуя холод этой тени на спине, словно прикосновение ледяной ладони. Пшеница под тенью теряла свой цвет, становилась серой, мертвой.

Она споткнулась, упала на колени, обдирая их в кровь о стерню. Попыталась встать, но ноги не слушались. Запах меди заполнил всё вокруг, смешиваясь с запахом пыли и её собственного страха. Она подняла голову снова. Существо было прямо над ней, заслоняя солнце. Огромное, безликое, только черные крылья и расползающаяся, всепоглощающая тень.

Тень накрыла её. Холод. Давление. Абсолютная тьма, пахнущая медью и… чем-то еще. Чем-то знакомым и ужасным. Глухая, безвоздушная тишина, которая была страшнее той, в комнате. Последним проблеском сознания она поняла: это не просто тень. Это – конец поля. Конец бега. Конец света.

4

Реальность?: Чужая комната, белые стены, трещина-молния, зарешеченное окно (птичьи лапы). Снег за окном. Алтай. Отель "Белый аист".

Холод. Не тот метафизический холод тени, а самый настоящий, физический, пробирающий до костей. Он выдернул её из удушья медной тьмы так же резко, как звон стекла вырвал из сна. Анна ахнула, судорожно хватая ртом воздух, который больше не пах медью, а был просто холодным, затхлым и неподвижным.

Она лежала на спине, в той же кровати, под тем же колючим одеялом. Сердце все еще колотилось, но уже не в горле, а где-то глубоко в груди, гулко и тяжело, как похоронный колокол. Тело ломило от несуществующего бега, ноги гудели, кожа помнила царапины от невидимых колосьев. Сон? Кошмар? Слишком реально. Слишком… близко.