Цитадель последней колыбельной Михаил Гинзбург

Сырость. Вот что первое ударило в ноздри, когда Рекс просунул голову в разбитый оконный проем универсама «Дары Природы». Ироничное название для очередной братской могилы, где природа давно отвоевала свое право на гниение. Воздух, густой, как застарелый кисель, был пропитан запахом плесени, размокшего картона и чего-то неуловимо сладковатого, от чего желудок совершал кульбит профессионального акробата. Небо за окном уже третий день подряд имело оттенок застиранной больничной простыни, с редкими, желтоватыми проплешинами, сквозь которые сочился тусклый, безрадостный свет. Дождь перестал, но каждая поверхность блестела так, словно мир только что хорошенько высморкался.

Рекс спрыгнул внутрь, его ботинки чавкнули по разбухшему линолеуму, усыпанному битым стеклом и крысиным пометом размером с виноградины. Последний хороший человек сдох бы от столбняка, просто постояв здесь минуту. Рекс не был хорошим человеком. Он был специалистом по выживанию в мире, где «хороший» рифмовалось с «кормом».

Он двинулся вдоль опрокинутых стеллажей, содержимое которых – разбухшие пачки макарон, ржавые банки с этикетками, обещавшими «вкус как у бабушки», – теперь больше походило на абстрактную инсталляцию на тему тщетности бытия. Каждый шорох заставлял его руку инстинктивно ложиться на рукоять «Усмирителя» – тяжелого, как грехи политика, револьвера, висевшего на бедре. Тишина здесь была обманчива, как улыбка проститутки. Она всегда вынашивала выводок неприятностей.

И вот они, явились-не запылились. Трое.

Вывалились из-за угла, где раньше, судя по выцветшей табличке, продавали «Свежее мясо». Теперь свежим мясом тут был Рекс. Первый – бывший клерк, судя по остаткам галстука, прилипшего к обрывку рубашки, как язык к замерзшему столбу. Челюсть отвисла, обнажая частокол зубов, больше напоминающих гнилые колышки в заборе. Второй – дамочка в когда-то розовом спортивном костюме, теперь цвета грязи и отчаяния. Она двигалась рывками, словно марионетка, у которой перепутались все нитки. Третий… третий был ребенком. Лет восьми. Маленькие ручонки тянулись вперед, пальчики скрючены, а из горла вырывался звук, похожий на скрежет ржавой мясорубки.

«Детский сад, штаны на лямках, – пробормотал Рекс себе под нос, поднимая «Усмиритель». – Сегодня урок анатомии. Бесплатный».

Выстрел оглушительно рявкнул в замкнутом пространстве, подбросив тучи пыли с полок. Голова клерка разлетелась, как перезрелый арбуз, оставив на стене абстрактный узор в багровых тонах. Дамочка в розовом дернулась, но Рекс уже вел ствол. Второй выстрел отправил ее в вечный фитнес-тур по ту сторону бытия.

Ребенок замер. На секунду. В его мутных глазах что-то мелькнуло – не мысль, скорее, эхо давно угасшего инстинкта. Потом он снова издал свой скрежещущий вопль и бросился вперед. Рекс вздохнул. Это всегда было гаже всего.

Он не стал стрелять. Присел, и когда мелкий вцепился ему в предплечье, Рекс просто развернул его и резким, отточенным движением свернул ему шею. Хруст был сухим, почти деликатным. Как будто сломали сухую ветку.

«Извини, приятель, – сказал Рекс пустоте. – В этом мире колыбельные поют только мертвым».

Он обыскал тела. Не из какой-то некрофильской прихоти, а по привычке. У клерка – пусто. У дамочки – наполовину съеденный энергетический батончик с жизнеутверждающим названием «Взлет» и ржавый перочинный ножик. У ребенка… Рекс на мгновение замер. В кармашке его курточки лежал сложенный вчетверо листок.

Развернув его, Рекс увидел грубо нарисованную карту. Несколько перекрещивающихся линий, пометки «Опасно! Злые дяди!» и жирный крест у схематичного изображения чего-то похожего на замок или крепость. Под крестом корявая надпись: «МАМА ТУТ».

Рекс хмыкнул. «Мама». Он знал это прозвище. Матриарх. Королева упырей, мать всех зомби, или как там ее еще называли те немногие, кто решался произносить ее имя шепотом у догорающих костров. Легенда, окутанная таким количеством слухов, что хватило бы на дюжину бульварных романов. Говорили, она сидит в своей цитадели, окруженная легионами своих «детей», и то ли ищет лекарство, то ли просто наслаждается новым миропорядком.

Он сунул карту в карман. Не то чтобы он верил в сказки про всемогущих королев зомби, но любой след был лучше, чем никакого. Особенно, когда этот след мог привести к чему-то… или к кому-то.

Рекс достал из внутреннего кармана куртки сильно потертую, заламинированную фотографию. Девушка. Улыбалась так, словно знала какой-то секрет вселенной, от которого всем вокруг становилось теплее. Лена. Ее улыбка была последним островком здравого смысла в океане этого безумия. И эта «Мама», по некоторым особенно диким слухам, имела к исчезновению Лены самое прямое отношение.

Он убрал фото. Чувства – это роскошь, которую он не мог себе позволить. Роскошь, которая убивала быстрее пули.

Пора было двигаться. Замок, значит. Еще одна дыра, набитая смертью. Но если там был хоть малейший шанс…

Рекс вышел из универсама, оставив за спиной тишину, трех новых постояльцев и едва заметный запах озона от выстрелов, смешавшийся с вечной вонью распада. Небо все так же давило своей серой безысходностью.

«Ну что ж, мама, – Рекс криво усмехнулся, поправляя ремень с «Усмирителем». – Папочка идет в гости».

Глава 2

Дети праха

За стенами замка выл ветер, его голос походил на плач потерянной души, скребущейся в вековые камни. Здесь, в сердце цитадели, в лаборатории, похожей одновременно на святилище и вивисекционную, царила иная музыка – мерное гудение генераторов, тихое шипение трубок, да редкое, утробное ворчание за армированным стеклом смотровой камеры.

Доктор Арис Торн, или «Мама», как шептали немногие выжившие там, за пределами ее владений, стояла перед этой камерой. Ее силуэт, тонкий и прямой, как натянутая струна, вырисовывался на фоне зеленоватого свечения мониторов. На ней был безупречно белый, хотя и местами запятнанный чем-то бурым, лабораторный халат. Волосы, цвета первого инея, были стянуты в тугой узел на затылке, открывая высокий лоб и глаза, в которых плескалась смесь вселенской усталости и лихорадочного, почти безумного огня.

За стеклом «Объект Семь», как он был обозначен в ее безукоризненно ведущихся журналах, бился головой о прозрачную преграду. Глухие, ритмичные удары. Тук. Тук. Тук. Когда-то «Объект Семь» был мальчиком по имени Тими, если верить истлевшей нашивке на остатках его одежды. Теперь это было существо, движимое лишь базовыми, чудовищно искаженными инстинктами. Кожа, мертвенно-бледная, обтягивала кости, сквозь рваную дыру в щеке виднелись зубы, клацающие вхолостую.

«Нетерпелив, мой маленький, – прошептала Арис, ее голос был низким, с легкой хрипотцой, словно она давно не разговаривала с живыми. – Всему свое время».

Она коснулась кончиками пальцев холодного стекла, там, где с той стороны расплывалось пятно от ударов головы Тими. В ее жесте не было страха, лишь странная, почти материнская задумчивость. Научный интерес патологоанатома, изучающего редкий экземпляр, смешивался с чем-то еще, чему она давно перестала искать название.

Тук. Тук. Тук.

Этот звук. Он всегда возвращал ее туда. В прошлое, которое было хуже любого ночного кошмара, потому что оно было реальным.

Солнце тогда еще не разучилось светить по-настоящему, а не скупо цедить свой свет сквозь пелену вечной хмари. У нее был дом, залитый этим солнцем. И смех. Смех ее детей – Лизы и маленького Эмиля. Лиза, с ее золотистыми косичками, вечно задающая тысячу «почему». Эмиль, трехлетний карапуз, только-только научившийся ковылять и с серьезным видом исследовавший мир на прочность.

А потом пришла Болезнь. Сначала это был просто кашель. Сухой, надсадный. Врачи разводили руками, бормотали что-то про «нетипичную пневмонию». Арис, блестящий вирусолог, сама бросилась на поиски лекарства, днюя и ночуя в лаборатории, пока ее муж, Алекс, пытался сохранить остатки рушащегося мира дома.

Она помнила лихорадочный блеск в глазах Лизы, когда та уже не могла встать. Помнила, как крошечное тельце Эмиля горело в ее руках. Она создала сыворотку. Экспериментальную, рискованную. В отчаянии она ввела ее сначала Лизе, потом Эмилю.

На мгновение ей показалось – чудо. Температура спала. Дети открыли глаза.

Но это были не их глаза.

В них не было света, не было узнавания. Только голод. Животный, всепоглощающий. И этот звук… этот скрежещущий, утробный вой, который теперь стал колыбельной этого нового, проклятого мира. Алекс… он пытался ее остановить, пытался защитить детей от нее, а ее – от них. Она помнила крик. Свой? Его? Это уже не имело значения.

Когда туман безумия и горя рассеялся, она была одна. В разрушенной лаборатории. А вокруг нее были… они. Ее первые «дети праха».

Тук. Тук.

Арис моргнула, возвращаясь в настоящее. «Объект Семь» все так же бился о стекло.

«Да, Тими, – сказала она, ее голос был ровным, почти бесцветным. – Мама здесь. Мама все исправит».

Она отошла от камеры и направилась к рабочему столу, заваленному колбами с разноцветными жидкостями, диаграммами неизвестных соединений и стопками распечаток генетических кодов. На стене висел огромный экран, где медленно вращалась трехмерная модель сложной белковой структуры.