– С этим всё понятно, а когда кур забивать? – согласилась и задала вопрос Широких.

– Не торопись, Надежда Семёновна. Если, что-то, продастся, то деньги надо потратить на необходимые вещи. Курей, можно и сейчас забить, – объяснял Иван.

– С молоком, можно и не жить, дети не такие уж маленькие, а вот куры – это не корова, их можно и за день до отъезда забить, тем более что они несушки, выдвинула своё предположение Надежда, глядя прямо в глаза Ивана.

– Согласен с тобой, – Шапкин отвёл взгляд от лица Надежды. – У тебя и дом крепкий, и надворные постройки. За твоё подворье, можно выручить хорошие деньги, – продолжил он.

– С одним условием: если будет покупатель, – согласилась с ним женщина.

Она ему нравилась, и это, можно было понять по нему: он был скован в движениях, стеснялся как юноша, которому понравилась девочка. Она это поняла после того, как он убрал свои глаза в сторону от её лица. Надежда в душе улыбнулась: «Надо пользоваться ситуацией» – подумала она.

– Ты, Надежда Семёновна, забегай ко мне. Что не ясно будет – всё обсудим, – прервал затянувшуюся паузу Шапкин.

– Договорились, – утвердительно ответила Надежда и улыбнувшись Ивану, направилась к выходу.

Молодая женщина открыла дверь и вышла на улицу. Иван, ещё долго смотрел на то место, где минуту назад стояла Широких.

Рождество, а затем и Новый год, прошли в посёлке весело и широко. Всюду были пьяные, доносился смех и звук гармоней. Вечером по избам ходили ряженые, рассыпали на пол кто рис, кто овёс, а кто и пшеницу, выпрашивая у хозяев сладости, напевая при этом колядки. По поводу праздников, Иван Фёдорович поставил на стол большую бутыль с самогоном. Шапкины и Совины сидели за праздничным столом. Мужчины выпивали, женщины тоже не много выпили, дети Шапкиных пили чай со сладостями. Через некоторое время, женщины оставили за столом своих мужей, а сами уединились в комнате Акулины Ивановны. Стёпа посидел, ещё чуть-чуть за столом, и пошёл гулять на улицу, куда его звали ребята. Совин и Шапкин остались за столом одни. Иван наливал спиртное из бутыли, выпив содержимое рюмок, они вяло закусывали и вели неторопливую беседу. Дарья и Аня, дочь Шапкиных, разговаривали с Совиной о чём-то о своём, попивая горячий чай. К концу дня, Иван Фёдорович и Митрофан Петрович, изрядно захмелели. Аня, выходившая из комнаты затопить печь, спросила у матери:

– Мам, а ты тятю нашего видела?

– Нет, а что? – заволновалась Дарья Степановна. – Наверное, всю бутыль вылакали? – спросила она у дочери, вставая с табуретки.

Акулина Ивановна, тоже встала:

– Я пойду, своего в комнату отведу, – сказала она.

Открыв дверь и выйдя в большую комнату, они увидели, сидевших за столом, своих мужей.

– У тебя совесть есть? – спросила Дарья у мужа, глядя на, почти пустую бутыль.

– А ты, старый чёрт, пьёшь пока наливают? Ну-ка, пойдём спать, – не дождавшись ответа, Совина начала поднимать Петровича.

– Барышни, не ругайтесь. Через день мы будем как «огурчики», – произнёс Иван, заплетающимся языком.

Совин был на много пьянее Шапкина, хотя пили одинаково. Старость взяла своё – Митрофана, кое-как вела в комнату жена.

– Ты, тоже иди спать, олух царя небесного, – распорядилась Дарья Степановна, глядя на Ивана.

– Ладно, Петрович, до завтра, я тоже, пойду, отдохну, – произнёс Шапкин кое-как, в след опьяневшему Петровичу.

– Иди, иди, – вытолкала мужа в другую комнату Даша.

На следующий день, Совин и Шапкин «болели» от выпитого на кануне. Митрофан Петрович похмелился, вдогонку, выпил рассолу, но ему было худо. Он ушёл в свою комнату и лёг на кровать. Ивану Фёдоровичу было полегче – он, как и Совин похмелился и пошёл в Лавку, помогать жене, обслуживать посетителей. Весь день Петрович бегал на улицу, его мутило, когда наступил вечер, ему стало легче. Из комнаты он вышел, чтобы попить чаю. За столом сидел Иван и курил, сделанную трясущимися руками, «самокрутку».