Одна, без мамы, я бы запросто здесь заблудилась. Она шла быстро, но при этом обменивалась приветствиями со многими, кто встречался ей на пути. Люди часто удивлялись, когда императрица отвечала на их поклоны. Хотя почему? Все в стране знали, что мама бросает жемчужины в оловянные плошки нищих калек и находит приют сиротам. Мне казалось, что счастье мамы – результат того, что она помогает тем, от кого даже простолюдины отмахиваются с презрением. Несколько раз в гареме я сама пила из этой чаши счастья, когда мне удавалось кому-то помочь. Улыбки тех, кому я помогла, согревали меня.

Мама кивнула двум императорским стражникам и остановилась, ожидая, когда они откроют тиковую дверь, что вела в грандиозное сооружение – огромное помещение, называемое Диван-и-Ам – Зал публичных аудиенций. Удобством и убранством это помещение напоминало наш гарем, только было еще более роскошное. Потолок покрывало чеканное серебро, вдоль декорированных стен стояли рядами знать и воины в нарядных одеждах.

В центре Диван-и-Ам на Павлиньем троне восседал мой отец. Трон представлял собой приподнятое сиденье, на котором лежали кашемировый ковер и большая красная подушка, расшитая золотистыми звездами. Отец всегда сидел на подушке. Вокруг него двенадцать колонн поддерживали балдахин. Колонны были инкрустированы жемчужинами идеальной формы, балдахин украшал золотой павлин, в хвосте которого переливались сапфиры.

У подножия Павлиньего трона собрались высокопоставленные вельможи – бородатые или усатые мужчины в шелковых туниках с нитками жемчуга на шее. У некоторых из них были мушкеты, другие щеголяли мечами в ножнах, инкрустированных драгоценными камнями. По обеим сторонам от этой группы стояли слуги с опахалами в форме слезы на длинных шестах, обмахивавшие отца и его знатных подданных.

На некотором удалении от Павлиньего трона, за позолоченной балюстрадой, стояли офицеры нашей армии. За следующей балюстрадой, серебряной, находились несколько десятков пехотинцев и слуг. На вельможах, офицерах и солдатах были туники ниже колен, закрывающие их шаровары. Пайджамы[4] из хлопчатобумажной или шелковой ткани ярких цветов стягивались на поясе кушаками.

Когда мы вошли, все, кто были в зале, обратили глаза на маму, мужчины расправили плечи. У меня их реакция вызвала улыбку. Трон отца украшали изумруды, рубины и бриллианты, но в присутствии мамы мужчины забывали о драгоценностях.

Мама была орхидеей в букете из маков. Ее облегающее одеяние подчеркивало хрупкость ее стройной фигуры, не лишенной округлостей, свойственных более крупным женщинам. В ее черных как смоль волосах сверкали рубины. Уши по краю украшали жемчужины; с мочек свисали изумрудные серьги в серебряной оправе. В нос было вставлено золотое колечко. Изящные бриллиантовые бусы свисали почти до пупка, на запястьях переливались сапфировые браслеты.

Лицо мамы неизменно пленяло людей, даже тех, кому оно было хорошо знакомо. Ее бронзовая кожа отличалась нежностью и гладкостью, губы были правильные. Ореховые глаза были более округлыми, чем у большинства представителей нашего народа, нос – тоньше. Я знала, что такой красивой, как она, я никогда не буду. Зубы у меня были не столь ровные, глаза сидели чуть ближе друг к другу. В обликах моих братьев сочетались черты мамы и отца, у которого была более заурядная внешность. Мальчики, жилистые, с густыми волосами, были чуть мелковаты для своего возраста.

– Ты почтила нас своим присутствием, – произнес отец, вставая. Было видно, что он рад нашему приходу. Широкий как в плечах, так и в талии, он сошел с трона. Его наряд состоял из желтой туники, черного кушака и алого тюрбана. На нем было не меньше драгоценностей, чем на маме, только его украшения, за исключением жемчужного ожерелья и нескольких колец, были пристегнуты к его одеянию.