– Проблема в том, что ты закрыл дело за двое суток. А улики – как из методички.

– Или просто ты разучился проигрывать.

Майкл молчал. Потом резко сказал:

– Время допроса на видео – 22:17. А в протоколе – 21:42. Почти на час разница. Объясни.

Хоскинс ничего не ответил. Только посмотрел. В его взгляде было раздражение. Но – не удивление.

– Техническая ошибка. Камера могла пойти по серверному времени.

– Или допрос провели дважды. Один – для записи. Один – для подписи. Где в первом – он не признался. А во втором – да.

– У тебя теория?

– У меня – практика.

Хоскинс отступил на шаг.

– Хочешь копии – через прокуратуру. Всё по букве закона. А пока – проваливай.

Майкл кивнул. Развернулся и пошёл к выходу. Не споря. Не дёргаясь.

Он знал, когда спор бесполезен. Но он уже услышал главное. Он был прав. Разница по времени – не случайность. Это было сознательное исправление, чтобы подогнать версию под нужную хронологию. А значит – у полиции был мотив торопиться. А может, не только у полиции.

На улице дул ветер. Майкл спустился по ступеням, поправил воротник пальто, достал телефон.

Он набрал Ричарда Мэйза.

– Мне нужно что-то быстро. У тебя есть доступ к записям по Гринбергу?

– Какому именно?

– Якобы переводчик, работал на допросе Савенко.

– Через два часа пришлю всё, что найду.

– Ещё одно, – добавил Майкл. – Есть способ определить, был ли допрос проведён дважды?

– Только если видео не обрезано. Или если на записи нет переходов. Или если микрофон фиксировал шум вне кадра – например, второй голос, которого не видно. Проверь. Там может быть “шов”.

Майкл повесил трубку. Сердце билось гулко. Он чувствовал, как пазл сдвигается.

Игорь мог быть вынужден говорить то, что от него хотели.

И если это так – значит, в этой игре участвуют не только полиция. А может, и не полиция вовсе.

Майкл вернулся в офис после двух часов дня. Снаружи хмурилось. Солнце пыталось пробиться сквозь грязные окна небоскрёбов, но больше напоминало усталого инспектора, который давно потерял интерес к делу.

Он бросил пальто на диван и включил ноутбук. На экране – тот же файл: SAVENKO_INTERVIEW_FINAL.mp4. Слово “FINAL” теперь казалось насмешкой.

Он открыл программу аудиоредактирования, в которой ещё в бытность прокурором слушал сомнительные записи. Включил шумоподавление, убрал бас, поднял фон. Затем запустил воспроизведение с 21:45 – отрезка, где Игорь начинает «признаваться».

– Я был у неё…

– Мы ссорились…

– Я взял нож…

И тут – щелчок. Почти не слышно. Но он там.

Майкл перемотал назад. Снова. Щелчок. Затем – тишина. Дольше, чем должна быть. В этот момент губы Игоря двигаются – но переводчик молчит. Потом – фраза появляется. Но уже как будто не в ритме.

– …Я не хотел…

Слишком чисто. Он промотал дальше. На 23:18 – второй сбой. Изображение слегка затемняется, почти на кадр. На фоне – звук, похожий на тихий голос.

Он включил усиление.

– …Скажи это нормально…

Третий голос. Глухой. Угрожающий. Закадровый.

Майкл откинулся в кресле. Это не было допросом. Это был спектакль.

Он достал внешний диск, подключил к ноутбуку и сделал копию файла. Затем – вторую. На случай, если кто-то решит, что видео «случайно» удалилось.

Пока копировалось, он записал на стикере:

Пункт 1: Запись допроса смонтирована

Пункт 2: Признание получено под давлением

Пункт 3: Есть третий голос – мужчина, неизвестный, не фиксируется в протоколе

Он встал, прошёлся по комнате. Глаза устали. В виске пульсировал нерв. Он чувствовал то самое состояние, когда правда близко, но ещё не прикасается.

На доске с уликами он прикрепил новый вопрос:

Кто сказал "Скажи это нормально"?