Почти доказано Яков Морозевич

– Тебе понравится, – сказал сержант охраны, отворяя металлическую дверь. – Он уже всё подписал.

Майкл Роуэн промолчал. Он не любил, когда ему продавали дело, как подержанный "Бьюик". Всё, что "слишком гладко", было подозрительным – как стейк без жилки, как женщина без прошлого, как признание без адвоката.

Пахло здесь, как всегда: дезинфекцией, старым линолеумом и тёплым пластиком от сломанного вентилятора. "Прокурорская" – маленькая переговорная комната в здании окружного суда на Фоли-стрит. Здесь всё было одинаково: жёлтые стены, камера в углу, стол без ручек и два стула – один для клиента, второй для кого угодно, кто готов выслушать.

Майкл сел первым. Переплёл пальцы, прижал их к губам. Так он сидел всегда, когда хотел казаться спокойным. Он знал, что снаружи это выглядело как молитва. Хорошо. Пусть думают, что он молится. Пусть думают, что он когда-то верил.

За дверью щёлкнул замок.

Игорь Савенко вошёл в комнату не как преступник, а как человек, который давно решил, что будет молчать. Он был в оранжевом тюремном комбинезоне. Руки в наручниках, глаза тёмные и тяжёлые. Не испуганные – именно усталые. Точно он с этим уже смирился. Или видел хуже.

Майкл изучал его сразу и целиком – с головы до ног, как сканер в аэропорту.

Рост чуть выше среднего. Телосложение – не крепкое, но плотное. Взгляд – не отводит.

Голос не слышал. Пока.

– Мистер Савенко, – сказал Майкл, положив папку на стол, не раскрывая. – Я ваш адвокат. Назначен судом. Меня зовут Майкл Роуэн.

Парень кивнул. Один раз. Потом снова смотрел, не мигая.

– Вам 28 лет, вы работаете инженером в одной из софтверных компаний в Сохо. Родом из Киева. В Америке пять лет. Правильно?

Кивок.

– Вы обвиняетесь в убийстве журналистки Эмили Фостер. Согласно материалам дела, вы признались в преступлении во время первого допроса, в присутствии переводчика. Вы подписали признание. Вы были в её квартире, и на кухонном ноже, найденном на месте преступления, ваши отпечатки. Видеозаписи нет. Свидетелей нет. Но есть ваше признание. Всё верно?

Пауза. Затем голос. Низкий, чистый, с мягким украинским акцентом.

– Да.

Одно слово. Слово, которое должно было звучать как гвоздь в крышке гроба. Но прозвучало как извинение. Не себе. Кому-то другому. Может, матери. Может, Богу.

Майкл чувствовал, как внутри поднимается то, что он давно не позволял себе испытывать – раздражение. Он ненавидел, когда кто-то сдаётся до того, как начинается бой.

– Тогда позвольте задать вопрос, Игорь. Зачем я вам?

Тишина. Игорь смотрел в стол. Потом поднял глаза.

– Чтобы было по правилам, – сказал он тихо. – Убийцам положен адвокат.

Вот и всё.

Майкл откинулся на спинку стула. Длинный вдох. Он хотел бы закурить, но даже если бы можно было – не стал бы. В этой комнате дым не рассеивался. Здесь всё застревало.

– А вы убийца?

Игорь улыбнулся. Уголки губ, почти незаметно.

– Я же сказал, да.

Но ты не сказал этого, как убийца, подумал Майкл.

Проблема была не в словах. Он слышал сотни признаний. Кто-то плакал. Кто-то кричал. Кто-то говорил, будто шутит. А этот – говорил как будто о чём-то, что вообще к нему не относится.

– Хорошо, – сказал Майкл. – Тогда я прочитаю ваше дело. Скажу судье, что вы признаёте вину. Договоримся о сроке. Вы довольны?

Игорь смотрел на него. Пауза затянулась.

– А если бы я сказал, что не убивал?

Майкл наклонился ближе.

– А вы так скажете?

Игорь посмотрел на зеркало в стене. Камера. Кто-то смотрит. Кто-то всегда смотрит. Потом снова – на Майкла.

– Нет.

– Почему?

– Потому что меня не отпустят.

Майкл прищурился.

– Вы не отвечаете на вопрос. Я не спрашивал, отпустят ли вас. Я спросил, убивали ли вы её.

Тишина. Только капает из кондиционера за стеной. Только гул под потолком.

Игорь наклонился вперёд.

– Я её не убивал, – сказал он наконец. – Но я был там.

Слова упали в пространство между ними. Плотно, как груз. Не исповедь. Не объяснение. Просто – факт.

Майкл медленно достал диктофон.

– Повторите.

– Я её не убивал.

– Но вы были в квартире?

– Да.

– Зачем?

– Она попросила.

– Зачем?

– Я не знаю.

Бред. Конечно, знаешь. Только не хочешь говорить.

Майкл выключил диктофон. Он чувствовал, как начинает чесаться спина – верный признак, что дело будет грязным. Он знал это чувство. Оно возникало, когда детали не складываются, как пазл, а наоборот – расходятся, как трещины.

– Игорь, – сказал он, – теперь послушайте меня внимательно. Если вы признаетесь в убийстве, я не смогу вас защитить. Это будет чистая сделка. Вас посадят. Быстро. Тихо. Удобно. Полиция получит звёздочку. Прокурор – галочку. Все будут довольны.

– Кроме меня?

– Кроме правды, – сказал Майкл. – Если она вам ещё нужна.

Игорь долго молчал. Потом произнёс:

– Я думал, что уже всё равно.

Майкл встал. Положил руки на папку.

– А я – нет. Я не подписываюсь под ложью. Даже если она удобна. Завтра в девять я подам ходатайство об отводе признания. Оно получено с нарушениями. Переводчик – фальшивка. Подпись – не в полном сознании. Я разнесу это признание в щепки, если вы дадите мне хоть одну причину.

– Я дам.

– Какую?

– Её телефон. Он исчез. Он был там. На столе.

– И что?

– Я слышал, как кто-то его выключил. После того, как она уже была мертва.

Майкл замер.

– Кто-то?

– Я не видел.

– Но слышал?

– Да.

И это был момент. Момент, когда дело сменило кожу. Он ещё не знал, кто убил Эмили Фостер. Он даже не знал, была ли она той, за кого себя выдавала. Но он знал одно:

Это признание – ложь.

И значит, его клиент не убийца.

А значит, убийца – всё ещё на свободе.

Майкл вошёл в офис на Бауэри ближе к восьми вечера. На углу пахло прелой бумагой из старого книжного, внизу кто-то продавал фалафель, а в доме напротив снова лаял тот самый мелкий пёс, который, как он подозревал, гавкал исключительно по политическим поводам.

Офис находился на втором этаже старого кирпичного здания с лифтом, который был больше похож на гробницу для смельчаков. Майкл никогда в него не садился. Он не доверял вещам, которые стонут, прежде чем начать движение.

Он снял пальто, бросил его на спинку стула, и опустил папку с делом Савенко на стол. Сел. Молча. Несколько секунд слушал гул улицы через слегка приоткрытое окно. Потом закрыл его, сел снова, включил лампу и начал листать.

Дело казалось идеальным.

Слишком идеальным.

Первое: признание. Подписанное, заверенное, с переводчиком. Один лист – Игорь говорит: «Я был в квартире. Я поссорился с Эмили. Я схватил нож. Я не хотел. Я ударил». Всё. Подпись. Переводчик – некий П. Гринберг. Майкл проверит позже – кто он такой и действительно ли знает украинский.

Второе: фото с места преступления.

Эмили Фостер. 32 года. Журналистка. Известна серией публикаций о коррупции в структурах городского самоуправления.

Умерла от колото-резаного ранения в грудь, судя по заключению – одно точное попадание. Смерть наступила в течение минуты.

Кровь на паркете. Открытое окно. Чашка кофе на столе, уже холодная.

Скатерть смята. Одна вилка на полу.

Майкл задержал взгляд.

Одна вилка.Почему? Если они якобы ссорились за ужином, где вторая?

Он отложил фото. Открыл характеристику Игоря.

Инженер. Чистое досье. Ни штрафов, ни заявлений, ни жалоб. Работает в небольшом ИТ-стартапе, живёт в Бруклине, снимает комнату у пожилой женщины. Родственников в Штатах нет. На родине – мать и младшая сестра. Приехал по рабочей визе. Продлевал самостоятельно.

Полиция обнаружила его отпечатки на ноже. Игорь не отрицает: он трогал нож.

Но. Нож находился на кухонной полке. Не в руке жертвы. Не воткнут в тело. А на полке. Игорь говорит, что тронул его, чтобы порезать хлеб. Он был в квартире. Он тронул нож. Потом – она умерла. Но связь между этими фактами установила только полиция.

Майкл сделал пометку:

Где нож после убийства? Почему не в руках? Почему не рядом? Почему – на полке?

Он не знал, зачем записывает это. Просто чувствовал – здесь что-то не так.

Следующее: отчёт патологоанатома.

Время смерти – от 21:40 до 22:10.

Телефон Эмили был отключён в 22:04.

Согласно "признанию" Игоря, он покинул квартиру в 22:15.

Но никто не видел, как он входил или выходил.

Видеокамеры в здании «не работали» из-за профилактики.

– Да, конечно, – пробормотал Майкл. – Вечная профилактика.

Он встал, подошёл к окну, выглянул.

На улице уже темно. Красный неон от забегаловки рисует призрачные буквы на стекле: OPEN. Двое подростков спорят, пинают банку. Кто-то гудит в такси.

Город живёт своей жизнью. А он, Майкл, сидит здесь, пытается понять: почему человек, который выглядит невиновным, ведёт себя как виновный – а полиция, которая всегда спотыкается о бумажки, в этот раз прошла дело как по маслу?

Он вернулся к столу. Взял фото тела. Увеличил. Под ногтями – следы крови. Занесены в отчёт. Состав крови соответствует жертве.

Он взял второе фото – с кухни. Раковина пустая. Ни одной грязной чашки. Только одна чистая кружка. Но отчёт говорит, что на месте была найдена ещё одна – разбитая, в урне.

Значит, кто-то мыл посуду. После смерти? До?

Кто вообще убирается, когда только что кого-то зарезал?

Он вспомнил слова Игоря:

Я был там. Я её не убивал. Кто-то выключил телефон после.

Это означало, что убийца был в квартире после Игоря. Или – во время.

Майкл потянулся за чаем, но кружка была пуста. Он не чувствовал усталости. Только напряжение – то особое, острое напряжение, которое возникает, когда логика начинает ломаться на пустяках.