Одна из них – в очках, рыжая. Похожая на ту, что мелькала на доске в редакции.

Он нажал на профиль. Закрыт. Имя: С.Д.

Он написал:

«Я адвокат, ведущий дело по гибели вашей коллеги. Хотел бы поговорить. Никаких камер. Только голос.»

Он не знал, получит ли ответ. Но главное – цепочка началась.

Когда он уже собирался уходить на обед, на экране всплыло новое сообщение.

Анонимный номер. Без подписи.

"Не ищи блокнот. Он не для тебя."

Он уставился на экран. Сердце пропустило удар. Это был не намёк. Это был приказ.

И если кто-то приказывает адвокату, где искать улики – значит, улики могут привести туда, куда лучше не заходить.

Он взял пальто. Задвинул ноутбук. Посмотрел на фото Эмили, прикреплённое к доске.

И прошептал:

– Значит, всё-таки был кто-то третий.

И, возможно, этот кто-то ещё живёт в той же паутине.

Тюрьма на Атлантик-авеню не имела названия. Официально она числилась как Metropolitan Detention Facility, Brooklyn. Для большинства – просто "МДФ". Для охраны – «та клетка, что протекает». Для заключённых – крайняя точка до забвения.

Майкл шёл по коридору, по бетонному, с влажными пятнами на потолке и шумом труб, гудящих как кишечник старого дома. Конвойный не говорил ни слова. Он знал Майкла, кивал при встрече, но держал дистанцию. Адвокаты здесь жили недолго – в моральном смысле.

Комната была не допросной, но близка по духу: четыре стены, дешёвый пластик, зеркало в раме, которая давно не блестела. Внутри – стол, два стула, один с креплениями, другой – для адвоката. Здесь не снимали на видео. Здесь можно было говорить "вчистую".

Игоря привели через пять минут. Он выглядел иначе. Не лучше – иначе.

Майкл заметил это сразу: взгляд стал ровнее. Не испуганный и не потерянный, а как будто выдержанный. Он сел и ничего не сказал.

– Спал? – спросил Майкл.

– Немного.

– Ел?

– Говорят, курица. На вкус – как тоска.

Майкл хмыкнул. Он не знал, умеет ли Игорь шутить. Теперь знал. Это был маленький тест: сказать что-то, чтобы выдать себя. Убийцы не шутят о еде. Они шутят о морали. О «вынужденных решениях». О справедливости.

– Послушай, – начал Майкл, наклоняясь ближе. – Нам дали пятнадцать минут. Никто не пишет. Никто не подслушивает. Это значит: ты можешь сказать то, что не должен был. Или то, что тебе запретили говорить.

Игорь медленно положил ладони на стол. Разжал пальцы. Они были тонкие, но сильные. Пальцы программиста, а не бойца. Он посмотрел Майклу в глаза.

– Я был в квартире, – сказал он. – Я знал её. Мы встречались несколько раз. Иногда – для интервью. Иногда – просто поговорить. Она хотела, чтобы я объяснил ей, как работает кодировка в одном приложении. Там шла речь об отслеживании через камеру, скрытом доступе к микрофону. Я объяснял. Всё.

– Она писала об этом?

– Да.

– Для кого?

– Не говорила.

– Почему?

– Она боялась.

– Кого?

Игорь не ответил сразу. Губы сжались в тонкую линию.

– Она не называла имен. Только – "те, кто заплатил за молчание".

Майкл понял: линия расследования Эмили была реальна. Не случайная публикация, не домыслы. Она знала, куда копала. И если верить Игорю, она вовлекла его не по глупости, а намеренно.

– В день убийства вы ссорились?

– Нет.

– Была тишина?

– Да. Мы пили чай. Она сказала, что думает уехать. На время.

– Почему?

– Сказала: “Я написала слишком много.” И добавила: "Теперь они придут."

Майкл нахмурился.

– Что значит “написала”? Где текст?

– У неё был блокнот. Она всё вела от руки. Даже пароли. Сказала, что не доверяет цифровому.

– Где он?

– Я не знаю.

– Он был в квартире?

– Был. На столе. Потом – исчез.

Майкл прищурился.