До Полины стало доходить, что хотел сказать Пётр Ильич и взгляд её сделался вдруг грустным.

– Ну, вы и сравнили! – протянула она задумчиво и шлёпнула на шее мужа комара. – Каторжного! Какая может быть у них радость?

Она стала рассматривать на ладошке остатки насекомого.

– Радость привала на этапе… Да той же кормёжки! – воскликнул, словно что-то вспомнив, Пётр Ильич. – Обычному человеку и представить возможности нет, какое восхищение иной раз у намаявшихся за день и голодных каторжан при переходе вызывает, к примеру, вид того же сухаря! Как дети от пирожного восторг имеют…

Он вдруг замолчал, размышляя над тем, как перевести разговор на другую тему. Ведь лукавил, шельмец, слегка. Не шёл этапом, который от Нерчинска начинался и куда доставили его вместе с другими каторжанами в арестантских вагонах по железной дороге. За деньги, да ещё за пределами столицы, в России можно всё. Пётр Ильич ещё находился в следственном доме, а к Николаю Ильичу уже обратились с предложением о содействии в предоставлении привилегий братцу какие-то важные чиновники из министерства то ли внутренних дел, то ли от юстиции. Так Николка задолго до этапа узнал, в какое место будет отправлен Пётр, и сумел-таки, через новых знакомцев, имевших связь с жившими в далёкой Чите важными людьми, организовать ему в этих краях встречу и достойное пребывание. Как оказалось, в России существовала давно отлаженная система обогащения за счёт оказания разного рода содействий и устройства поблажек для состоятельных арестантов. Поэтому, от самой станции до каторжной тюрьмы, что в Кокотуе, Пётр Ильич ехал на лошадях, в сопровождении назначенного исправником полицейского стражника, который по этапу доклады за него делал, да ночлег устраивал. Причём не просто угол для сна в какой-нибудь избе. Пётр Ильич был впечатлён тем, как служивый ловко обходился с местными. И баньку, и девок мог организовать. Не имеющий ещё никакого опыта каторжанин, тогда просто диву давался.

«А что, если понесла какая? – ужаснулся Пётр Ильич и залился краской. – Всё может быть! Не думал тогда ни об чём! Сразу голову терял вместе с достоинством. Лишь дурной болезни опасался. А теперь?! Вдруг где растёт моя кровиночка в нужде и в нелюбви? Каково ей сейчас? А мамка проклинает офицеришку, что на каторгу ехал. Сколько же ему тогда сейчас годков будет? – прикидывал Пётр Ильич, забыв про сидевшую рядом Полину. – Семь… Даже больше! А если и вторая понесла! – Уж совсем нехорошо ему стало от воспоминаний блуда своего. – Как же звали-то девку эту? – Силясь вспомнить имя, он совсем забыл о Полине. – Глаша? Наташа? А село-то, кажется, Горохон называлось…»

Перед глазами Петра Ильича тотчас возникло это закутанное до самых глаз в зимние одежды вожделенное существо, с сединой обелённых морозом ворсинок платка у краешек по-детски припухших губ, и со всеми скрытыми в тот момент шубкой женскими прелестями. Оно казалось тогда подарком свыше и чудом, в той заснеженной глуши, оторванной от всего остального мира. Пётр Ильич снова испытал то чувство животного нетерпенья и желания тот час обладать ею. Она смотрела в ответ с затаённым страхом перед новизной предстоящего события и одновременно выдавала стыд. Пётр Ильич в мельчайших подробностях вспомнил лёгкую и томную поволоку карих глаз, глядевших на него взглядом взрослой женщины. Тогда ему показалось что он влюбился.

– В вас, Пётр Ильич, романтик проснулся! – восторгалась, между тем, Полина. – Такой ход суждений присущ человеку, который склонен к написанию любовных романов или стихов… Признайтесь, пробовали заниматься сочинительством?