Сава скоро оказался на том краю деревни, где располагался дом Сараниных. От того, что задумал, охватила его тревога и одновременно азарт. Воровато озираясь по сторонам, он подошел к заветным воротам. На улице никого. Оно и понятно – сенокос. Даже бабы на сносях и с младенцами выходят на помощь мужикам. Кто сено переворачивает, кто копна метает, а те, которым уж совсем работа в тягость, кашеварят…

Он одернул рубаху, поправил фуражку, повернул массивное железное кольцо и толкнул калитку, одновременно удивившись тому, что она не издала никакого звука. Петли хозяин дома завсегда салом смазывал. У Савы калитка болталась на двух кусках тряпичного ремня и нижним краем упиралась в землю. Поэтому, чтобы её открыть, нужно было сначала приподнять.

Забрехали где-то за домом собаки. На поселении знали, что Петр Ильич заядлый охотник и рыбак. И собаки у него знатные. Тайга и Рябчик шли, как на пушного зверя, будь то белка, рысь, колонок, так и на коз. Выгоняли кабаргу или косулю прямо на пулю.

Он втянул в себя воздух, который вдруг стал какими-то вязким. От волнения получилось это рывками.

– Хозяйка! – крикнул Сава.

Он оглядел двор и нерешительно направился к крыльцу, на всякий случай лишь притворив калитку, но не закрывая на запор. Вдруг какая из собак не привязана? Такую моду местные имеют из-за страха. Ведь кругом тайга глухая, в которой, кроме зверья, и беглого люда навалом. Они даже в целые банды сбиваются, и управы на них никакой нет…

На крыльце появилась Полина.

– Господи! Случилось что? – запричитала она и осенила себя крестом. – Иван Порфирьевич, не молчите!

Только тут до Савы дошло, почему так странно, даже испуганно посмотрел на него встретившийся на пути старик. Лицо, руки и рубашка были в бурых пятнах Гришкиной крови.

– Да нет, – поспешил он успокоить враз побледневшую женщину и объяснил: – Гришку, Дубину, – поправился Сава, – немного поранили… Лошадь с повозкой нужна… Меня Петр Ильич отправил.

Слова давались с трудом. В голове стала тяжестью пульсировать кровь, а руки предательски затряслись. Того гляди, Полина догадается, что он удумал. А может, уже по бабьи учуяла, чего Сава собирается сделать, и тоже не супротив? Отчего-то уверенность в том, что именно сегодня всё и должно произойти, овладела им. Ещё корчма, от которой Дубину развезло, Саве смелости добавляла…

– Что, совсем плох Григорий Васильевич? – допытывалась между тем с тревогой в голосе Полина, по своему обыкновению называя даже мужика по имени-отчеству. Хотя, как его в деревне кличут, знала.

Солнце светило женщине в лицо из-за спины Савы, и она склонила голову так, чтобы оно не мешало ей видеть его. Взгляд исподлобья вдруг показался Саве призывающим к действу.

– Пустяки! – Сава сплюнул, не спеша, приближаясь к крыльцу, и стал рассказывать: – Рана небольшая, но болючая – мочи нет! – Он говорил так, словно не Дубину подранили, а его самого. – Коса – как бритва… Вы бы мне полили водицы, Полина Андреевна? – сменил он вдруг тему. – Чай не жалко?

– Да как вы такое можете говорить, Иван Порфирьевич?! – пристыдила его Полина. – Конечно! С чего я воду должна жалеть?

Женщина исчезла в доме и появилась через минуту с ведром, ковшом и вытиральником.

Сава отошел от крыльца к кусту пересаженной с реки черёмухи, снял фуражку, повесил на высохшую ветку. По-свойски, будто не раз уже Полина Андреевна умываться помогала, стянул через голову рубаху. Выменял он её по весне на станции у одного служивого за серебряные серёжки. Походная, солдатская, серо-зеленого цвета, со стоячим воротником, застёгивающимся у левого плеча, она ладно сидела на нём. Закинул её небрежно на поленницу с дровами для бани. Не смущаясь, стянул мокрое от пота исподнее, в котором косил. Оно уберегало тело мужика от солнца, а в движении спасало от комаров. Нервно улыбнулся, широко расставил ноги и наклонился.