Ольга Иннокентьевна надкусила кусочек хлеба, и с каким-то затаённым презрением посмотрела на него.

– Сейчас кто за деньги, кто от скуки работает, – произнесла она и сокрушённо вздохнула. – Сами не знают, что творят. Модно стало в тайном обществе состоять.

– А я, по-твоему, за что? – полюбопытствовал Николай Ильич, и тут же объявил: – У меня брат жертва самодержавия!

– Ой, хватит! – попросила Ольга Иннокентьевна, картинно закатив глаза, и по-своему обыкновению, стала упрекать: – Кабы не долг, так и играл бы в свои карты. Была бы твоя воля, ты и на Россию ставку сделал. А брат твой обыкновенный убивец. За то и сидит!

Николай Ильич опешил. Созданный им самим из брата образ борца за светлое будущее рухнул. Кусок застрял в горле. Он отпил вина и некоторое время размышлял, что ответить супруге.

«Может, сознаться в том, что дело вовсе не в карточном долге, которого и не было вовсе, а просто в идейных соображениях?» – подумал он и тут же прогнал эту мысль прочь. Узнав, что всё это время муженёк водил её за нос Ольга может и поглубже копнуть. Не ровен час, вылезет наружу его интрижка на стороне… Больше ничего путного для ответа в голову не приходило, и Николай Ильич занялся обедом, заедая обиду наваристыми щами.

В спорах Николай Ильич всегда проигрывал жене, и с некоторых пор стал избегать говорить с ней на серьёзные темы. Она, в отличие от него, была намного образованней. Причиной тому – природная леность Николая Ильича, который с трудом учился в гимназии, а потом едва освоил профессию врача. К счастью, усилиями ещё тогда живого батюшки, по специальности он не проработал и месяца. Хлопоты родителя не прошли даром, и вскоре Николай занял место клерка в департаменте здравоохранения, откуда его уговорили перейти на работу в торговую компанию, занимавшуюся поставками медицинских препаратов и перевязочного материала.

Вернувшись после трапезы в комнату жены, Николай Ильич с первых шагов почувствовал недоброе. У печи стоял Иван, с задумчивым видом глядя на окна. В воздухе витал запах гари.

– Ты что делаешь?! – выдавил из себя Николай Ильич, немея от страха.

– Мусор жёг, – пояснил лакей, меняясь в лице. По виду Николая Ильича он понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее, причём именно из-за него, но ещё не знал, что, и оттого ему было в разы страшнее…

Через мгновение лицо Ивана вытянулось от изумления, а нижняя челюсть отвисла. Николай Ильич бросился к топке, где догорали смятые листки бумаг и салфетки, упал на колени и, обжигаясь, голыми руками полез в огонь. Но было поздно. Вставленное в щель между кирпичами письмо сгорело.

На крик пришла супруга. Ольга Иннокентьевна догадалась, в чём дело, выпроводила прислугу, плотно притворила двери и навалилась на них спиной.

– Ничего страшного! – заверила она и снисходительно посмотрела сначала на мужа, потом на печь. – Сам же сказал, что прочёл. Бери теперь бумаги и перья.

Николай Ильич ужаснулся.

– Ты предлагаешь самому написать?! – попытался он угадать тихим голосом и зачем-то напомнил: – Там план распределения денег, выделенных немецкими товарищами для партийных нужд на сентябрь…

– А что здесь такого? – Ольга фыркнула. – Кто проверять станет? Даже если что-то и упустишь, не заметят. Таких депеш за месяц столько проходит, они всех и не упомнят. Сейчас телеграфу и почте доверия нет, всё норовят с оказией передавать. И непременно допиши, чтобы тебе, как особо проявившему рвение, выплатили сто рублей вознаграждения.

– Ну, так уж сто! – возмутился он корысти жены, не уловив в её голосе иронии.

– Не желаешь, так хотя бы как-то упомяни себя в письме! – стояла на своём Ольга Иннокентьевна, насмешливо глядя на мужа.