– Не понимаю тебя, – честно признался он.

– Хорошо, будь по-твоему! – неожиданно отступила Ольга Иннокентьевна и, с едва скрываемым сарказмом в голосе, соблаговолила: – Схорони!

Спустя некоторое время, исписанный убористым почерком и сложенный в несколько раз листок, был завёрнут в кусок материи. Сжимая его в руке, Николай Ильич преобразился. Он стал метаться по комнате, заглядывая под предметы, которые, по его мнению, могли стать тайником. Потом встал на четвереньки и посмотрел под кровать. Кряхтя, поднялся и, не обращая внимания на светлые круги пыли на коленках, откинул и снова уложил на место матрац с одеялом.

Наблюдая в зеркало за действиями супруга, Ольга Иннокентьевна покачала головой.

– Да что вы так волнуетесь?! – спросила она грудным голосом и потребовала: – Успокойтесь! На вас лица нет. Сейчас придет кто, и сразу заподозрит, уж не сотворили ли вы что нехорошее.

– Полно те, смеяться! – взмолился Николай Ильич.

Он оглядел затравленным взглядом комнату и устремился к печи. Обложенная кофейных цветов кафелем и занимавшая весь угол, до самого потолка, она с весны не топилась. В ней, наконец, отважный курьер и упрятал депешу. Растерзанный головной убор остался у зеркала.

За обедом Николай Ильич окончательно успокоился и взял себя в руки.

– Странно, – заговорил он. – Который раз вожу переписку. Рискуем. А вот прочёл и не понимаю, к чему всё?

Он замолчал. Вошла горничная, неся в руках супницу. Николай Ильич отстранился от стола, и некоторое время следил за тем, как невысокая девушка, одетая в длинное синее платье и белый передник, разливает по тарелкам бульон.

– О чём на этот раз сообщение? – спросила Ольга Иннокентьевна, дождавшись, когда горничная выйдет, и притворит за собой двери.

– Требуют усилить агитацию на питерских заводах и фабриках, – стал рассказывать Николай Ильич. – Рабочих призывать к саботажу. На эти нужды разрешают выделить из партийной кассы тысяча сто рублей… Двести шестьдесят на бумагу для газет и сто семьдесят дополнительно на оплату наборщиков. Настаивают, чтобы Морозов Сава не ослаблял давления на Рябушинского по поводу средств, которые необходимо отправить на поддержание наших товарищей в Швейцарии и Франции…

– Доколе собираются дезертиров кормить?! – задалась вслух вопросом Ольга Иннокентьевна.

– Брось! – Николай Ильич переменился в лице, но сдержался. – Сама ведь знаешь, что с ними будет, в случае возвращения!

– Представь себе, знаю! – Ольга Иннокентьевна подняла на супруга насмешливый взгляд и заявила: – Ничего!

– Так уж и ничего?! – возразил Николай Ильич. – Всем ссылка светит…

– Просто безделью лучше в Европах предаваться, чем в России, где можно и на фронт угодить, – резюмировала Ольга Иннокентьевна. – Да и никто здесь уже «за так» денег не даст и работать придётся. А там, на правах противника русского царя, чего не жить?

Чтобы не дать супруге развить свою мысль дальше, Николай Ильич, сделал вид, будто что-то вспомнил. Он встрепенулся и вскинул на Ольгу Иннокентьевну просветлевший вдруг разом взгляд:

– Семьсот рублей необходимо отправить в Москву и Тверь для оплаты работы тамошних лидеров рабочего движения…

– Провокаторов! – поправила Ольга с сарказмом.

Николай Ильич застыл с ложкой в руках.

– Как ты смеешь так говорить? – изумился он.

– А как ты хотел? – Ольга Иннокентьевна фыркнула. – Развалить Россию хотят…

– Но ведь ты сама им в этом деле помогаешь! – напомнил он осторожно, невольно поймав себя на мысли, что этим даёт супруге повод подумать, будто согласен с её суждением.

– Нужда заставила, – призналась она.

Николай Ильич смутился.