Ольга отвернулась к зеркалу и стала протирать лицо салфеткой.

– Который раз подряд вот так паникуешь, – вспомнила она и добавила: – А ещё никто с обыском не нагрянул.

– Как ты не понимаешь?! – возопил Николай Ильич, захлебываясь от негодования. – Это дело времени! Охранка может год следить и собирать улики…

– Какой толк от твоей охранки?! Дармоеды! – возразила Ольга Иннокентьевна насмешливо. – Вон, Кузьмин, дружок твой! – с этими словами она показала рукой куда-то в сторону стены, словно человек, о котором говорила, сидел в соседней комнате. – Сколько раз его заарестовывают и всё нипочём! Ему для важности это только на руку.

– Он выпил в ресторане и стал хвалиться тем, что состоит в партии большевиков и ничего не боится, – стал рассказывать Николай Ильич. – При этом швырялся приборами. За то его и взяли. Потом всё равно отпустили. Ничего против него у полиции не было. У нас же совсем другое дело. Неужели ты считаешь, что никто не заприметил тот факт, что я часто через границу езжу?

– Сейчас много таких, – возразила ему Ольга Иннокентьевна с неохотою. – Ты же сам видел, в Берне или том же Париже, на улице русскую речь можно встретить наравне с немецкой, швейцарской или французской. Ну а про рестораны и гаштеты там разные и говорить не буду. Только и делают, что сидят в них по вечерам и об одном и том же говорят.

– Это самая прогрессивная часть русского общества! – Николай Ильич неожиданно для себя вдруг повысил голос. – Они работают! Конечно, вечерами собираются, чтобы отдохнуть и дела обсудить… Здесь, в России, этого им никто не позволит делать!

– Ну, да, – с сарказмом проговорила Ольга Иннокентьевна. – Европе поди, на руку привечать разных проходимцев…

– Кого ты имеешь ввиду? – спросил он испуганно-возмущённо.

– Да хотя бы твоего Ульянова! – напомнила Ольга сходу. – Ты его видел? Глаза узкие, – с этими словами она прищурилась для наглядности и почему-то смешно сложила губы бантиком. – Хитрые. Одно и знает, писать да спорить! У него одно на уме, как Романовым за братца повешенного отомстить9. Об этом в Европе не таясь говорят и ставки на него там потому и делают. Нет ничего страшнее и сильнее мести за родного человека, которая на что угодно сподвигнуть может. Такой, как он, на любую подлость готов… Так уж поверь мне, этот проходимец революцию для того и замышляет, чтобы поквитаться…

– Ты читала его статьи? – поинтересовался он зло, одновременно ловя себя на мысли, что и сам лишь возил переписку этого человека.

– Зачем мне это надо? – Ольга Иннокеньевна хмыкнула.

– Но ты же со мной? – Николай Ильич растерялся.

«Значит, там, за границей, она лишь прикидывалась, что ей интересно! – возмутился он мысленно, вспомнив, как супруга собирала вокруг себя компании что-то горячо и жарко обсуждавших товарищей. – Лицемерка! А ведь умеет создать впечатление! – восхитился вдруг Николай Ильич. – Как меня удивляли её высказывания! Не может ли быть так, что каким-то образом её кто-то наставляет? Как она горячо спорила по поводу профессиональных революционеров с Ивановым! Он стоял на том, что люди прежде всего должны быть идейными, а жена двумя фразами осадила его. Смысл мнения Ольги совпадал с мнением Ульянова, и сводился к тому, что идеей сыт не будешь, и всякая работа должна оплачиваться».

– Разве иначе возможно для жены? – Ольга Иннокентьевна недоумевающе уставилась в отражение мужа в зеркале. – Только не пойму, чего ты от меня хочешь?

– Хочу, чтобы взгляды разделяла, – промямлил он.

– Я разделяю, – заверила она. – Только не имею желания голову забивать разными глупостями. Пустое это…