Пигмалион. Часть 2 Андрей Грязнов

Она не утонула в мёде.

Она утонула во мне.

В моих глазах, в моём сердце.

Из дневника Анны Векерле

Девушка сидела на краю кресла, будто боялась, что мягкая подушка поглотит её, лишив опоры. Спина – прямая, напряжённая, как струна, натянутая до предела. Лицо – маска. Взгляд затуманен, устремлён в окно, куда-то в хмурое небо, где над Парижем висели тяжёлые, серые облака.

– Меня зовут Анна Векерле. Это я звонила вам пару дней назад, – произнесла она ровно, поставленным голосом.

Простота её одежды – бежевый свитер, вытертые джинсы, зимние кроссовки – могла бы ввести в заблуждение. Но не тех, кто знал: это не просто вещи. Это униформа богатых. Бренды говорили о статусе шёпотом – как будто не хотели смущать окружающих.

На коленях – элегантная сумка из матовой синей кожи, с молниями из белого золота. Анна нервно теребила её; пальцы раз за разом вонзались в кожу, оставляя следы. Она не замечала – как не замечают, когда от напряжения расчёсывают до крови руки. Или режут ногти. Или себя.

– Если бы вы знали, сколько таких сумок у меня дома, – вдруг сказала она, перехватив взгляд Пьера. В голосе – вызов и самоуничтожающая ирония.

– Это почти коллекция. Свидетели моих… метаний, глубинных страстей. У них даже есть отдельная гардеробная. В Лондоне. Просторная. С панорамным окном.

Она чуть склонила голову, будто задумавшись. Губы тронула горькая усмешка.

– Кто-то расчёсывает кожу. Кто-то режет себя. Кто-то грызёт ногти. А мне – нужны сумки. Не все, конечно.

Пауза. Почти театральная. Потом – чуть тише, с нервным отчаянием:

– Ощущение должно быть правильным. Кожа – живой. Настоящей.

Она подняла взгляд. В нём вспыхнул вызов.

– В Hermès, в Праге, я час перебирала сумки, пока не нашла ту самую. Не модель – ощущение.

Когда заплатила, едва не сорвалась. Попросила не упаковывать. Вышла на улицу – вцепилась в неё ногтями так, что чуть не сломала их.

– Недешёвое развлечение, – заметил Пьер. На его лице промелькнула лёгкая ирония.

Глаза Анны вспыхнули.

– Развлечение? – Она сжала подлокотник кресла. Голос дрогнул, но тут же обрёл прежнюю силу. – Что вы понимаете в этом? Каково это – когда внутри всё кипит, и ты готова чёрту продать душу, лишь бы… Хоть на минуту стало легче. Когда ты часами бродишь по бутикам не за вещью – за ощущением. Как будто от него зависит жизнь.

Деньги? Они ничего не значат, когда у тебя безлимитная карта и отчим – не последний в Forbes.

Пьер развёл руками. Без слов.

Анна выдохнула. Чуть расслабилась. Дыхание стало ровнее.

– Хотя, если честно… отчимом он был мне всего месяц. А ненавижу его уже тридцать лет. Он из России.

Голос её стал тише. Как будто что-то внутри вдруг оборвалось.

– Говорят, месть – это блюдо, которое подают холодным. Но не в моём случае. Я мечтаю подать его тёплым. Прозрачным. С янтарным оттенком и тонким, душистым ароматом. Таким, как тогда… тридцать лет назад.

Пьер молчал. Он знал: надо просто слушать. Не перебивать.

Анна продолжила:

– Моя мама – из поволжских немцев. Семья попала под депортацию в сорок первом. Двадцать четыре часа на сборы. Казахстан. Средняя Азия. Сибирь.

Бабушка рассказывала, как они оказались в Омске. Мама там росла. С детства – лошади, скачки, мечта стать жокеем. Она всегда куда-то спешила. Даже я родилась в спешке – не зная, кто мой отец.

Анна осторожно откинулась на спинку кресла. Сумка по-прежнему была в её руках – сжата так, что костяшки побелели.

– В начале девяностых отчим ещё не был олигархом. Только начинал. Решил… развлечься. Стать конезаводчиком. Выписал пару элитных жеребцов и… жокея. Мою маму.

Я осталась с бабушкой в Омске. Мы говорили только по-немецки.

Она на секунду отвела взгляд.

В глазах мелькнула нежность. Тут же исчезла.

– Через полгода он женился на ней. Я не знаю, что он в ней нашёл. Она была… слишком жёсткая. Для семьи. Работа – всегда на первом месте. Такие изнашиваются быстро.

Я должна была переехать к ним, на Кузбасс. Но не успела.

Пауза. Вдох. Выдох – резкий, обрывистый.

– Маму убили. Покушение. Пуля в голову. Мгновенная смерть. Он выжил. С множественными ранениями. Через месяц прислал за мной свою сестру. Мне было семь лет. Может, чуть больше. Но я помню всё.

Пьер перевёл взгляд на её руки. Она всё ещё сжимала сумку – будто это была не кожа, а ручка двери в детство. Запертой.

Голос стал почти механическим. Репетиция боли.

– Смерть мамы… я пережила легко. Или мне казалось. Она всегда была где-то. Уезжала. Возвращалась. А потом – просто… не вернулась.

Анна замолчала. Но Пьер знал: это не конец. Это – только вдох перед следующим рывком.

– В тот день я была на конюшне. С собой взяла рыжего котёнка. Габи, – сказала Анна, и уголки её губ дрогнули в подобии улыбки. – Подарок от сестры отчима. Мы быстро подружились. Габи заменил мне всех. И маму, и бабушку.

Она помолчала, затем взглянула на Пьера.

– Кстати, знаете, что означает имя Габи?

– Признаюсь, не задумывался, – Пьер изобразил лёгкое удивление.

– Оно еврейского происхождения. «Бог – моя сила». По крайней мере, я где-то это прочла. Так вот… она действительно была моей силой. Моим другом. Даже больше. А потом случилось это.

Она отвела взгляд. Лицо помрачнело.

– Рядом с конюшней была веранда. На перилах – женское седло. Натуральная кожа. Помню, я прислонилась к нему спиной. Было лето. Стрекотали кузнечики, воздух дрожал от стрекоз, пахло скошенной травой. На скамейке – эмалированное ведро с липовым мёдом. Пасечник принёс. Поверх – марля, от мух.

Дыхание Анны стало громче. Голос – тише.

– И тут Габи вырвалась из моих рук. Прыгнула к ведру – за мухой. Когти сорвали марлю. Мёд остался открытым.

И тут… зычный, грубый голос отчима.

Она вскрикнула, подражая:

– «Ты что это удумала?!»

Я не знала, кому он это: ей или мне. Я замерла. А Габи… рванулась к двери. Хотела промчаться между ног отчима.

Он пнул её. Как мяч.

Анна на миг замолчала. Потом – почти шёпотом:

– Она пролетела через всю веранду. Лапы растопырены. Прямо в ведро. Дёрнулась. Замерла. Начала тонуть. В мёде.

Её голос сломался, но она продолжила:

– Габи смотрела мне в глаза. До последнего. Конечно, я могла её спасти. Один шаг. Один…

Пальцы Анны сцепились на коленях.

– Я хотела. Но он прорычал: «Стоять». И снова, громче: «Стоять!» Мои ноги приросли к полу. Я вцепилась в седло. Ногти сломались до крови. Мне казалось, я вонзила их в его лицо.

Несколько слёз скатились по её щекам.

– «Думаю, ты усвоила урок», – сказал он. Взял за запястья. Посмотрел на пальцы. Ни слова. Позвал водителя. Отвезли к его сестре. Через два дня – обратно в Омск. К бабушке.

Анна замерла. Лицо стало пустым.

– Какой урок он имел в виду – я не поняла. С тех пор, когда начинается паника, мои пальцы ищут кожу. Натуральную. Чтобы вцепиться. Порвать. Это стало реже. Но не исчезло. Жертва не всегда тот, кто погиб. Иногда – это тот, кто осталась.

Пауза. Потом – как выстрел:

– А недавно мне сообщили, что отчима убили.

Она рассмеялась. Пусто.

– Ох как я рыдала! «Почему?!» – кричала. – «Почему это сделала не я?!»

Анна шумно выдохнула. Как будто сбросила с плеч что-то тяжёлое.

Пьер молчал. Долго смотрел на неё, пока она вытирала щеки платком.

Её история звучала слишком точно, слишком по-писательски. И всё же… его что-то в ней держало. Пьер невольно втягивался в эту историю, словно детектив, стремящийся разгадать её тайны. Он чувствовал, что что-то в её словах не сходится.

Желание написать книгу – яркую, болезненную, успешную – перевешивало скепсис, не позволяя ему просто проигнорировать её приход. Интуиция подсказывала: история Анны может стать именно тем, что ему нужно.

Да и, чего греха таить, последнее время его писательская карьера буксовала, и ему был необходим громкий проект.

Он взглянул на часы и, словно по сценарию, хладнокровно произнёс:

– Госпожа Анна. Я слушаю вас уже около часа. История, конечно, впечатляющая. Болезненная. Но, простите за откровенность… Для писателя детективов – довольно обыденный сюжет.

Анна чуть замешкалась. Затем кивнула – будто вернулась в реальность.

– Я не дура. Всё понимаю. Но писатель – вы, а не я. Пофантазируйте. Придумайте.

– Хорошо. После той истории с котёнком – каковы были ваши отношения с отчимом? Он же не удочерил вас? По сути, вы для него были чужим человеком. Он мог просто исчезнуть из вашей жизни. Так? – Пьер решил углубиться, чтобы найти хоть какую-то зацепку для сюжета.

– Так и не так, – ответила Анна. – Мог исчезнуть. Но остался. Мне казалось, он пытался просто откупиться от меня. Хотя… может, я мнительная. Возможно, он забыл эту историю, но я – нет.

– Откупиться? Чем?

Анна отвела взгляд.

– Не сегодня. Устала. Давайте так. Я вернусь через через несколько дней. Принесу записи, дневники. А вы – напишете. Не только об этом. За тридцать лет много чего было. Но в книге я хочу… отомстить. Раз не успела при его жизни.

Пьер усмехнулся. Голос стал мягче.

– Тридцать лет прошло. Вы пользовались его деньгами. Поддерживали контакт. Почему не отомстили раньше?

– Вы писатель. Вот и решайте почему. Почему даже сейчас эта история не даёт мне покоя.

Пьер наклонился вперёд.

– По-вашему, это моя задача – искать ответы?

Анна посмотрела прямо в глаза. Взгляд – твёрдый.

– Не ищите. Пишите. Не обо мне – о нём. Пусть он станет героем.

– Вы уверены? – переспросил Пьер, чуть приподняв бровь.