За этим злобным словотворчеством на свой язык он ещё долго бурчал, ругая не только большой язык, но и маленький, который не мог вразумить большой язык. Потому что маленький язык умеет молчать.

За этими своими размышлениями и шёпотом он уснул…

До утра проспал, глаза открыл – и к оврагу. Да, лопата лежала там – в незамутнённом болотце, как маленький скат с длинным хвостом. Он сел, закурил: «Ничего не попишешь, придётся лезть». Достал-таки честную лопату, вылез и дошёл домой напрямик через поля.

С тяжёлым сердцем подходил Иван к дому. Думал, что сейчас жена встретит его упрёками и руганью. Открыл калитку и вошёл во двор. И видит, что Акимовна сидит на крылечке, вся взъерошенная, усталая и заплаканная. У него аж дрогнуло сердце в груди: какая-то она была одинокая и согбенная.

И вместо того, чтобы зашуметь и приготовиться к отпору, он почувствовал переполнявшую его жалость. Подумалось, что он мог не вернуться. И сидела бы она одна, горюнюшка, ждала его, а его никогда б не было. От этой мысли слёзы навернулись на глаза.

– Таня, – позвал он её.

– Иван! – вскочила она с радостным криком и, как птица крылатая, кинулась к нему, раскинув руки. – Живой, не арестовали! А я уж думала, всё, конец тебе пришёл, – и начала заливать слезами ему рубашку, обняв его и прижавшись головой к груди.

– Ну ты чего, ты чего? – прижимал он её к себе и гладил ей спину.

– Я уж думала – и не увижу тебя.

– Да куда я денусь, и кому я нужен?! Кхе-кхе, вот только подпростыл. Лихоманка меня взяла, прах её возьми. Ну ничего, горячее молочко попью – и всё пройдет. И ты мне мёд с лимончиком приготовишь от простуды. А там, глядишь, и чарочку поднесёшь.

– Я тебе поднесу, я тебе поднесу! – отшатнулась она от него. – Ишь, прах тебя возьми, где был? Целые сутки тебя не было, пьянствовал?

– Да на что я буду пьянствовать? Вот посмотри – честную лопату купил.

– А почему она честная? – напустилась на него жена. – На что намекаешь? Я в отсутствие тебя ноченьку не спала, глазоньки все проглядела!

– Ну будя, будя, завелась! Где я был, где был?! Особый разговор об этом. Пошли в дом.

Пока шли в дом, Иван, зная, что придётся оправдываться, на её вопрос "Где был?" ответил, что в кутузке сидел.

– О! О! О-о-о! Я так и знала! От тебя, непутёвого, что ещё можно ожидать?! – всплеснула женщина руками.

– Ты расспрашивать расспрашивай, а есть давай, проголодался я, быка съем.

– С вечера приготовила, кастрюля стоит, – кинулась Акимовна к плите с маленькой тарелкой.

Иван, чувствуя тошнотворный прилив к горлу от голода и болевые спазмы в желудке, зашумел:

– Ты что мне, как котёнку, наливаешь?! Неси всё, что есть, – и кастрюлю на стол.

– Да что, там тебя не кормили, что ли? – подала она еду на стол и ломти круглого хлеба.

– Они накормят! Кто тебя на сутки будет на довольствие ставить? – мычал он, от голода плохо представляя, что делает: во рту кусище хлеба, глаза осатанело блестят.

В одной руке ножик, другой рукой, склонясь над кастрюлей, достал кусок мяса, зарычал от вожделения и – бац! –выронил изо рта кусок хлеба. Он в кастрюлю бах, из той брызги в лицо. Зарычал Иван от ярости, но куска мяса не отпустил.

– Это за что же тебя посадили?

– А ни за что! Стоит один, с виду хилый хмырь, дорогу мне заслоняет. Я ему: «Отойди, дай пройти!» А он: «Не могу. Почему в рабочее время гуляешь?» Я ему: «Уйди, а то, как ребёнку, по попе нахлопаю». А он меня за это в кутузку на сутки. Оказался шишкой. Его сатрапы сразу меня скрутили. Хам ты, говорит, и бездельник. А утром расспросы. Разобрался и отпустил. Хороший человек. Зла не помнит начальник! Предупредил, что если ещё раз увидит бездельника, в рабочее время не работающего, пойдёт в тюрьму, и не за опоздания на работу, а по статье – без права переписки. Я его клятвенно заверил, что работать буду по гроб жизни.