Крупная слеза упала ей на руку. Она посмотрела на неё и приняла решение: «Надо дать ему понять без слов, что между ними большая разница во всём. Да, они оба любят Чехова, без восторга читают Толстого, но ведь есть и другая жизнь. И он должен это понять».

– Поздно, – сказала она. – Давай ляжем отдыхать.

Он быстро поднял голову и стал её целовать, думая, что она останется с ним, хоть немного, хоть несколько недель, ведь он её так любит.

– Ах, оставьте, Илья Васильевич, – сказала она. – Мы с вами не маленькие и должны это понять… Ты никому ничего не скажешь?

– Маша, понимаю, понимаю, что вы такая очаровательная, обворожительная, молодая, а я… я. Подарите мне минуты счастья.

– Стелите постель, я приму ванну.

Илья Васильевич бегал пружинисто возле кровати и сиял от радости: «Как хорошо! Она будет со мной, и я её буду любить». Но тут же погрустнел, вспомнив, как шёл от той, другой, женщины, и думал, что он устал, опустошён, и с испугом и страхом видел те минуты, когда он будет не в состоянии любить её. И он гнал от себя эту мысль. А ещё слова врача в больнице: «У вас в организме мало полового мужского гормона, от этого так сильно поднялось давление».

Она пришла из ванны и недвусмысленно спросила, есть ли у него женщина. И он почему-то застыдился, ничего не ответил. В самом деле, ещё не хватало ему по-мальчишески с восторгом рассказать ей, что у него была женщина и что с появлением Маши он давным-давно не вспоминает о той.

– Ты постелил? – почему-то спросила она, глядя на постель.

– Да, – и глянул на неё.

Она, раздетая, с полотенцем, обвитым вокруг тела, подошла к кровати. Подняла одеяло, сбросила полотенце и легла, не спеша, укрылась простынёй.

– Иди помойся.

Он пошёл в душ. В голове зашумело, его качнуло. «Этого ещё не хватало, – подумал он. – Это от волнения». Он облился из душа тёплой, потом прохладной водой – он читал, что это прибавляет силы, и почувствовал, как тело свежеет и наливается силой. Он смотрел на своё тело и думал, что оно, укрытое одеждой, намного моложе, чем части тела, которые всю жизнь были на солнце. «Надо было меньше загорать, не так старо выглядел бы. А то с детства купался в речке, загорал. Теперь бы вернуть детство». Он вздохнул и всё-таки счастливо улыбнулся. Глупо: его ждёт женщина, которую он любит, а у него такие мысли. Быстро обтёрся полотенцем, вернулся в комнату и лёг в постель, прижался к ней, она обняла его. И ей захотелось, чтобы он любил её. Но он с каким-то отчаянием в душе понял, что не может обладать ею. В теле была слабость. Горячая волна крови шла в таз, но сил не было. Зацелованная и истомлённая, она прошептала: «Люби меня». Он молчал и перестал её целовать, чувствуя, как волна обиды и удушения накатывается на него…

– Целуй мои груди, они у меня очень нежные, это придаст тебе силы.

Он целовал её груди, втягивал губами соски. Она выгибалась, глухо стонала и шептала: «Смелее, давай волю своим рукам, ты же мужчина».

И он давал волю рукам. Она стонала, потом дёрнулась и откинулась обессиленно. Он с ужасом подумал, что для него всё кончено. Лежал, и мысли роились в голове, что он слишком стар, чтобы любить эту женщину. Он долго лежал, бездумно уставившись в потолок. Она поняла его. Прижалась к нему и сказала: «Отдохни, утром тебе будет легче сделать это. У меня был один мужчина. Он любил меня по утрам». И задремала.

Она сказала, не подумав, что ему больно оттого, что она так просто сказала о том мужчине. Может, она какому-то другому скажет, как он хотел её любить и не смог…

Через некоторое время ему очень захотелось выйти на улицу, побыть одному. Он стал перелезать через неё, смотря на Машино безмятежное лицо, белым пятном обозначенное на подушке.