Хефрен закрыл глаза, но её образ не исчез. Он видел её в каждом вздохе ночного ветра, в каждом отблеске далёкого костра.

– Думаешь ли ты обо мне? – прошептал он в темноту, зная, что ответа не будет.

Где-то в Мемфисе она спала – или, может быть, так же, как и он, смотрела в ночное небо, вспоминая его черты лица.

Два дня. Всего два дня – и он увидит её снова.

Но сможет ли он вынести это? Сможет ли стоять рядом, зная, что однажды её сердце, её тело, её улыбка будут принадлежать другому?

Пальцы Хефрена впились в песок, словно он пытался ухватиться за что-то, что уже ускользало сквозь пальцы, как вода Нила в засушливый сезон.

А звёзды молчали.

***

Глубокой ночью, когда даже стражи у дверей святилища дремали, в покои фараона проник призрачный свет.

Аменемхет спал беспокойно, его веки подрагивали, а тело покрылось испариной. Смесь трав и кореньев в вине сделала своё дело – его сознание висело между мирами, готовое принять любой образ за истину.

Внезапно воздух в комнате заколебался, будто перед грозой.

Из тьмы возникла высокая фигура с головой ибиса, облаченная в сияющие белые одеяния. Её черты были размыты дымом, струившимся от бронзовой курильницы, но голос звучал ясно, словно удары жреческого посоха о каменные плиты:

– Аменемхет… Сын Ра…

Фараон, даже в полудреме, инстинктивно попытался подняться, но тело не слушалось его.

– Ты искал моего совета… Так слушай же…

Бог Тот поднял руку, и в воздухе что-то замерцало. Дымка тянулась по полу. А Бог заговорил величественным глухим голосом:

– Династия твоя будет крепка, как гранит пирамид… если ты не позволишь каплям своей крови рассеяться в чужих землях…

Фараон застонал, пытаясь понять смысл.

– Чистота… чистота крови… – голос Бога стал настойчивее, – Твой дом должен остаться единым… как едины Верхний и Нижний Египет…

Явный намек.

Тень с головой ибиса наклонилась ближе, и фараону почудилось, что он видит глаза – бездонные, как само знание:

– Тот, кто уже несет в себе твою кровь… кто стоит рядом с тобой… он – продолжение твоего дома…

В подсознании Аменемхета всплыл образ Камоса – его сына, пусть и рожденного наложницей.

– Соедини их… и Египет будет благословен…

Золотое мерцание потухло, дымка рассеялась и образ Бога Тота рассыпался, как песок.

Когда фараон наконец смог пошевелить пальцами, в комнате уже никого не было. Лишь запах ладана да легкий звон в ушах напоминали о «явлении».

Он сел на ложе, его руки дрожали.

– Тот… Тот явился мне… Теперь я уверен! Камос, сын мой – он станет супругом возлюбленной дочери моей Исидоры! – прошептал он, – Так пожалели Боги! Так желаю я!. – добавил фараон уже громко и уверенно.

А за дверью, в тени коридора, Уджагорует быстро снимал маску ибиса и сбрасывал белые одежды. Его губы шептали:

– Он поверил… Всё идёт по нашему плану! Он поверил!

Ложь, обернутая в одежды божественного откровения, сделала свое дело. Теперь оставалось лишь дождаться утра… и решения, которое фараон сочтет своим.

Золотистые лучи восходящего солнца скользили по водам Нила, окрашивая белоснежные стены храма Хатхор в нежный розовый оттенок. Исидора, сопровождаемая верными служанками и личной охраной, ступила на священную землю, её лёгкие сандалии едва касались отполированных каменных плит.

У входа в храм принцессу ожидала главная жрица Меритхотеп – женщина, чьё имя означало «Возлюбленная Хатхор». Её высокая, статная фигура была облачена в прозрачный льняной калазирис, поверх которого накинут золотистый шаль с вышитыми звёздами – символом небесной богини.

Её лицо, благородное и спокойное, словно высеченное из розового гранита, излучало мудрость и уверенность. Глаза – тёмные, глубокие, как воды священного озера – смотрели на мир с безмятежностью, которую даруют лишь годы служения божеству.