– Хатхор-Небет-Хуте, – запела старшая из них, и голос её, чистый, как первый крик новорожденного, поплыл над головами собравшихся, – Ты, что поишь поля нашим потом, прими и наши скромные дары!

Толпа зашевелилась. Женщины выносили вперед корзины с ячменными лепешками, дети – гроздья фиников, старики – глиняные фигурки коров, слепленные своими руками. Все это складывалось у подножия переносного алтаря – деревянного, украшенного всего лишь синей краской.

– Как Нил принимает в себя ручьи, – пели жрицы, раскачиваясь в такт, – так прими, Великая, сердца наши!

Они поливали алтарь пивом – тем самым, что варили в каждом доме – и бросали в огонь щепотки ячменя. Дым, густой и душистый, поднимался к небу, смешиваясь с золотыми лучами заходящего солнца.

Но Хефрен не видел этого.

Он стоял, вросший в землю, как один из тех обелисков, что воздвигали в честь великих побед. Его взгляд, синий и неистовый, прожигал массивные двери храма, будто мог растопить их одним лишь желанием.

Где она сейчас? Склоняется ли перед статуей? Касается ли алтаря теми самыми пальцами, что когда-то бережно приняли его подарок?

Крики толпы, звон систров, даже голос отца, что что-то говорил ему о завтрашнем смотре войск – всё это тонуло в гуле его собственной крови, бешено стучавшей в висках.

А двери храма оставались закрытыми, холодными, безжалостными.

Наконец двери дрогнули – фараон вышел к своему народу.

Но для Хефрена существовала лишь одна фигура в этой процессии – та, что шла за повелителем, с глазами, скрытыми золотой вуалью, и с деревянным амулетом на шее.

Ярки лучи солнца зажгли золотом колесницу, приготовленную для фараона и его дочери. Белоснежные кони, чьи бока были украшены затейливыми узорами из хны – цветы лотоса и солнечные диски, – нетерпеливо били копытами, сверкая позолоченными попонами.

Фараон, величественный в своём парадном облачении, поднялся на колесницу и взял Исидору за руку. Его пальцы, грубые от держания меча, нежно сомкнулись вокруг её тонких пальцев – жест одновременно царственный и отеческий.

– Да начнется праздник в честь Великой Хатхор! – его голос, мощный, как гром над Нилом, разнесся над толпой. – Пусть воды Священной реки кормят и поят нас, пусть процветает возлюбленный богами народ Египта!

Толпа взорвалась ликованием. Женщины подбрасывали в воздух лепестки, а дети визжали от восторга.

Наследник Тахмурес с супругой Сешерибет заняли вторую колесницу, не менее роскошную, украшенную лазурными лентами и серебряными колокольчиками, звон которых смешивался с криками толпы.

Камос и его мать Небет, а также другие дети фараона от наложниц со своими матерями воссели на носилках, обитых пурпурным шелком и усыпанных золотыми блестками. Их несли рослые нубийцы, чьи мускулы блестели от масла, а головы были украшены страусиными перьями.

И процессия двинулась.

Хефрен, стоявший среди военной знати, сжал кулаки. Его взгляд прилип к золотой колеснице, к силуэту Исидоры, такой близкой и такой недосягаемой. В груди бушевал огонь – он чувствовал, как каждый её вдох, каждый поворот головы отзывается в нём болью и тоской.

Но колесницы уже трогались, увозя её прочь.

За ними потянулись вельможи в расшитых одеждах, жрецы с кадильницами, воины с позолоченными копьями.

А народ, обезумевший от счастья, бежал следом, осыпая путь процессии цветами и крича хвалы фараону и богине.

Торжественная процессия скрылась за резными воротами дворца, оставив шумные толпы горожан на улицах, где уже разворачивалось настоящее народное веселье. По всему Мемфису звенели песни, смех и музыка, а в воздухе витал аромат жареного мяса и свежего хлеба – щедрые дары фараона народу в честь великой богини. Рабы разносили кувшины с пивом и вином, а дети с визгом носились между праздничных шатров, выхватывая угощения из рук улыбающихся слуг.