Фараон спустился к дочери, коснулся её лба священным жезлом, и процессия, обогатившаяся царственной семьей, двинулась обратно к храму. Улицы снова огласились криками восторга, цветы летели под ноги, музыканты удвоили свои усилия.

У врат храма произошло разделение – лишь семья фараона последовала за Исидорой внутрь для финального обряда вознесения даров. Остальные, включая военачальников, остались ждать снаружи. Хефрен, не смея даже вздохнуть полной грудью, стоял, впиваясь взглядом в закрытые двери, за которому исчезло его сердце.

А над Мемфисом солнце стремилось к зениту, заливая город светом, таким же ослепительным и беспощадным, как судьба, что висела над ними всеми.

За тяжелыми кедровыми дверьми, инкрустированными лазуритом, царила прохладная полутьма, пронизанная золотыми нитями солнечного света, пробивающимися сквозь узкие окна под куполом. Воздух был густ от дыма благовоний – мирры, кипариса и священного кедра, – струившегося из массивных золотых курильниц, подвешенных на цепях.

Исидора, всё ещё в образе богини, медленно прошла между рядами резных колонн, изображающих стебли папируса, к самому святилищу, где на возвышении из черного базальта стояла статуя Хатхор в человеческом обличье, но с коровьими ушами и рогами, увенчанными солнечным диском.

Фараон, сняв корону, первым подошел к алтарю. Его могучие руки, привыкшие сжимать меч, теперь бережно подняли золотую чашу с молоком – символ материнства и плодородия.

– О, Золотая Госпожа, – его голос, обычно громовой, теперь звучал мягко, как шорох тростника на ветру, – прими этот дар, как принимаешь ты первые воды разлива, дарующие жизнь Двум Землям.

Он вылил молоко у подножия статуи, и белая струя, словно живая, обвила каменные ноги богини.

Затем вперед вышла Исидора. Словно танец журавля на рассвете, её движения были плавны и точны, когда она возложила к алтарю гирлянду из голубых лотосов, переплетенных с золотыми нитями.

– Как лотос рождается из грязи, но остается чист, – прошептала она, – так и сердца наши стремятся к тебе сквозь мрак неведения.

Завершающий обряд совершила главная жрица. Взяв в руки систр – священный инструмент богини, – она заиграла мелодию, похожую на шепот ветра в тростниках. В такт музыке жрицы начали кружиться, их белые одежды колыхались, как крылья испуганных птиц.

– Хатхор! – возгласила жрица, и эхо подхватило это имя, заставив содрогнуться даже каменные стены. – Ты, что пляшешь на краю мира, напои нас радостью, как Нил наполняет наши поля!

Фараон, стоя на коленях, наблюдал, как последние клубы дыма поднялись к потолку, образуя причудливые узоры, похожие на иероглифы. На мгновение ему показалось, что сама богиня протянула к нему руку из дыма – знак благосклонности.

Когда ритуал завершился, все замерли в молчании. Даже воздух казался осязаемым, густым от святости момента. Затем фараон поднялся, и его семья последовала за ним к выходу – к миру людей, где солнце стремилось к высшей точке своего пути, бросая длинные тени на ступени храма.

Но в святилище, в густеющем сумраке, статуя Хатхор теперь улыбалась чуть шире – или это только игра угасающего света? А на алтаре, среди увядающих цветов, молоко медленно впитывалось в камень, оставляя след, похожий на серебряную слезу.

Пока за тяжелыми кедровыми дверями свершался тайный ритуал для избранных, на каменных плитах храмового двора развернулось иное действо – живое, шумное, пронизанное той самой простой верой, что тысячелетиями питала Египет.

Младшие жрицы, облаченные в льняные одежды цвета речных водорослей, выстроились полукругом перед толпой. В их руках – не золотые систры, а глиняные, но от этого их звон не становился менее сладким.