Даже во сне он продолжал обнимать меня, а моя ладонь каким-то образом занырнула за край его рубашки, касаясь голой груди. Я чувствовала твёрдую горячую плоть и густую поросль волос, и мне совсем не хотелось убирать руку, а тем более – выбираться из-под медвежьей шкуры, которой мы оба были укрыты.

Но это было неправильно, конечно же – получать удовольствие, валяясь в постели с незнакомцем. И даже спасение жизни – не смягчающее обстоятельство. Я очень осторожно выбралась из-под тяжёлой руки, выскользнула из-под медвежьей шкуры, сразу зябко поёжившись, и начала одеваться, замирая при каждом скрипе половиц.

Натянув сапоги и одевшись, уже повязывая платок, я позволила себе остановиться перед кроватью, глядя в лицо своему неизвестному спасителю.

У него была непокорная копна чёрных волос и такая же борода, но старым он точно не был. Лет… лет тридцать, наверное… или сорок… ил даже сорок пять…

Нет, я решительно не умела определять возраст по внешнему виду, и давно надо было уйти, потому что дома наверняка переполох из-за меня, но я продолжала стоять и смотреть на спящего.

Жёсткий завиток упал ему на щеку, и я едва сдержалась, чтобы не убрать прядку. Нет, нельзя… Если он проснётся…

И что будет, если проснётся?

Сказать ему: сударь, вы добрый, вы меня спасли, если не женаты – женитесь на мне?..

В это время мужчина глубоко вздохнул во сне и перевернулся на спину, почесав грудь. Рубашка распахнулась почти до пояса, и я увидела маленькую синюю татуировку на груди, слева - дерево с пышной кроной. Наверное, грушевое дерево. Ведь Бирнбаум - это груша. Меня так и потянуло рассмотреть татуировку поближе, но я вовремя опомнилась и похлопала себя по щекам, призывая к здравомыслию. Прекрати думать ерунду, Патриция, и беги уже домой, пока тебя не хватились.

Но что-то всё равно держало меня в этом маленьком доме с каменной печью. Что-то или кто-то…

И как я могу уйти, не отблагодарив за спасенье? А как отблагодарить?..

Я принялась торопливо распутывать платок, а потом расстегнула шубу. Сняла с шеи шнурок, на котором висело кольцо с сапфиром - моя единственная драгоценность и шанс избавиться от власти Летиции, мачехи и её мерзкого брата. У меня даже не дрогнула рука, когда я положила кольцо на подушку, где только что лежала. Ведь что значит какое-то приданое по сравнению с жизнью? Во сколько сапфиров оценить возможность дышать, двигаться, видеть? Даже говорить об этом смешно…

Пятясь, и на ходу запахивая шубу, я вышла из дома, и с трудом спустилась по занесенному снегом крыльцу.

Под навесом стоял гнедой конь под тёплой попоной и задумчиво жевал сено. Неподалёку стояла заметённые снегом сани, накрытые рогожей. На моё счастье след от саней хотя и замело, но можно было увидеть две глубокие борозды от полозьев, и я побрела вдоль них, глядя под ноги.

Скоро я вышла на главную дорогу, прошла мимо водопада и спустилась к озеру, чтобы поискать корзину, которую вчера уронила.

Корзину я нашла, но в ней не осталось ни одной сосульки.

Карабкаться за ними снова я не рискнула, и пошла к городу, в последний раз посмотрев на застывший водопад, где я пережила такое необыкновенное приключение.

Постепенно мысли о незнакомце уступили место другим размышлениям – что сказать Летиции, когда она спросит, почему я не выполнила её приказ и не принесла ни единой сосульки.

У городских ворота стоял Эдмунд Латник, состоявший в местной страже. Разумеется, никаких лат на нём никто никогда не видел, но он рассказывал, что в юности служил в королевской армии, и носил стальной нагрудник и шлем с орлиными крыльями. Латнику было лет сто, если не больше, и носил он не шлем, а фляжку с вином, которая словно приросла ему к зубам.