- Пришла в себя? – спросил он, буравя меня взглядом.

Я кивнула, совсем перестав ощущать губу. На месте ли она, вообще?

Но сознание прояснилось, колени перестали дрожать, и я обнаружила, что синебородый мужчина стоит на выступе лишь одной ногой, с трудом удерживая равновесие. Левой рукой он держал меня за талию, а в правой у него был длинный нож, который он воткнул в лёд почти до рукоятки, удерживаясь на склоне. Опустив голову, я увидела, что верёвка, которой я была обмотана, другим концом была привязана к широкому кожаному поясному ремню мужчины. Значит, когда я сорвалась… когда сорвалась…

- Поднимусь – и вытащу тебя, - повторил мужчина. – Стой и не шевелись.

В горле мгновенно пересохло, и я снова кивнула, понимая, что умру сразу же, как только останусь одна.

- Не бойся, - смягчился мужчина, осторожно меня отпуская. – Главное – не бойся.

Он скользнул в сторону и исчез из поля моего зрения, но я и не пыталась проследить за ним. Я смотрела прямо перед собой, стараясь не думать ни о чём. Просто не думать… просто не бояться… Ну и не умереть от одиночества, конечно же.

Мне на лицо опять посыпалась ледяная крошка, и я зажмурилась. Потом всё стихло, а потом верёвка больно впилась в тело, и меня рывком дёрнуло наверх.

Можно было помочь моему спасителю – упираться ногами, ухватиться за верёвку, чтобы ему было легче вытягивать меня, но как я ни пыталась, руки и ноги меня не слушались. Они словно превратились в бесчувственные куски льда. Живой болью отдавало лишь в животе и груди, где в тело безжалостно впивалась верёвка. Я беззвучно вскрикивала всякий раз, когда очередной рывок подтягивал меня всё выше, и гадала – доберусь ли до верха целой или разрезанной надвое.

Но вот сильные руки ухватили меня за шиворот и затащили на ледник, откуда я совсем недавно лихо скатывалась на попке, собираясь поживиться сосульками.

Спасена!..

Не успела я в полной мере обрадоваться спасению, как меня снова подхватили, затормошили и куда-то понесли, держа под мышкой, как кулёк с зерном.

Я успела заметить лёгкие сани, запряжённого гнедого коня, и вот меня завалили на медвежью шкуру, которой было выстлано сиденье в санях, а горячая ладонь принялась бесцеремонно ощупывать моё лицо – нос, щёки, подбородок.

- Ничего не отморозила? – спросил мужчина, наклоняясь надо мной. – Руки-ноги целы? – он уже стаскивал с меня рукавицы. – Пальцы чувствуешь?

Не то что пальцы, я не чувствовала собственного языка, так что и ответить не могла. Но мужчина обо всём догадался, потому что принялся растирать мои руки, дыша на них.

- Какого чёрта ты туда полезла? – спросил он и, не дожидаясь ответа, завернул меня в медвежью шкуру, а сверху набросил шубу из овчины.

Сам он был лишь в стёганой суконной куртке, и я попыталась вернуть шубу ему, но он без лишних слов укрыл меня с головой, похлопал сверху, и я услышала, как он свистнул, подгоняя коня.

Сани покатились, и только сейчас меня затрясло от холода. Ноги заныли и начали гореть, хотя было совсем не жарко. Я боднула шубу, сдвигая её, и обнаружила, что мы едем в сторону, противоположную от города. Прежде, чем я успела забеспокоиться на этот счёт, дорога круто завернула, пошла влево, и сани остановились возле небольшого бревенчатого домика с окнами, наглухо закрытыми ставнями. На двери висел большой замок, запорошенный снегом, и крыльцо тоже закрывал пушистый сугроб.

Мужчина выпрыгнул из саней, поднялся по ступенькам, проваливаясь в снег почти по колено, а потом, недолго думая, сбил замок рукояткой ножа.

Вернувшись, мой спаситель снова взял меня в охапку и перенёс в дом, уложив на кровать, стоявшую в углу. Завернувшись в медвежью шкуру, я пыталась согреться и следила, как мужчина разжигает огонь в грубо сложенной печке. Огонь разгорелся, но теплее не стало. На столе горела одна кривая свечка, давая совсем мало света, а вернее – почти не давая.