Ральф вышел из дома через чёрный ход, чтобы не проходить мимо комнаты, где расположилась новобрачная. Он, и правда, нехорошо поступил. После брачного благословения в церкви, когда его жена повернулась к нему и подставила румяное личико, прикрыв глаза и вытянув губы трубочкой - для поцелуя, Ральф не нашёл в себе сил на этот самый поцелуй. Просто стоял столбом, а потом пошёл из церкви, не дожидаясь жены. Потому что если бы поцеловал, то точно не смог бы уйти этой ночью. И если бы встретил её сейчас – тоже не смог бы.

Он вспомнил, как она сердито посматривала на него, когда они садились в сани, чтобы ехать в его городской дом. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова. И это к лучшему.

Сегодня леди Патриция будет злиться, завтра его возненавидит, а через неделю-другую, подаст на развод. Сто золотых – неплохая сумма, чтобы избавиться от неудобного мужа и обрести желанную свободу, не возвращаясь в родительский дом. Да, именно так всё и должно быть. Только так можно обмануть проклятье. Не для того он спасал эту синеглазку, чтобы она умерла через год.

Сани уже были запряжены, и Ральф отпустил кучера, сказав, что править будет сам.

Ему, действительно, хотелось сейчас побыть одному, и гнать лошадей во всю прыть, чтобы ветер свистел в ушах, и чтобы все ненужные мысли о юной восьмой жене выветрились из головы.

Проезжая мимо водопада, он даже отвернулся, чтобы не видеть того места, где впервые повстречал жену. Ей повезло, что он проезжал мимо. Забавно, что ехал-то он на встречу к ней…

Когда Ральф добрался до замка, вино уже отпустило, но вот мысли о восьмой маркграфине не отпускали. Возвращались с завидным постоянством – хоть ты выпей ещё кувшин выдержанного красного.

В замке уже спали, но едва Ральф поднялся по лестнице, появилась экономка – в шали поверх ночной рубашки, с тяжёлой связкой ключей, и с насупленными бровями.

- Опять не предупредили, что возвращаетесь, - заворчала экономка, держа свечу повыше, чтобы маркграфу было видно, куда ступать. – Еды совсем не осталось, всё съели за ужином, и печи уже прогорели.

- Не беспокойся, Брил, - ответил граф, сбрасывая ей на руки запорошенный снегом плащ. – Я не голоден, есть не буду.

- Ехали от города, и не будете? – сварливо отозвалась она. – Сейчас принесу холодного окорока и чая. Зимой нельзя ложиться спать голодным, чтобы вы знали.

- Конечно, а то гоблины утащат, - усмехнулся Ральф, но усмешка получилась невесёлой. – Ладно, неси, что есть. Завтра я уезжаю в Плакли. Дня два меня не будет. Его величество в городе, может заглянуть к нам, имей в виду. Приготовь что-нибудь, чтобы достойно его встретить. И проводить.

- Да уж не впервой, - буркнула экономка. – Ещё будут распоряжения?

- Нет, - покачал головой Ральф.

- Тогда я пошла, - экономка сделала пару шагов и остановилась. – А вы сами-то зачем ездили в город? Вас сутки не было. Что-то случилось?

- Ничего не случилось, - ответил он ровно. – Так, мелочи.

Она посмотрела на него с подозрением, но потом ушла, и Ральф мысленно поздравил себя, что скоро станет заправским вруном, несмотря на слова Генри. Но не стоило говорить обитателям замка о женитьбе, которой скоро не должно быть.

Остаток ночи он проспал милосердно крепким сном, и чуть свет был уже на ногах, готовый отправиться в Плакли, где нужно было разрешить земельный спор между лордом Стоуном и лордом Мирвеллом. Каждый год они делили Росную Низину, притаскивая новых и новых свидетелей, которые в зависимости от того, кто их пригласил, давали показания то в пользу Стоуна, то в пользу Мирвелла.

Ральф планировал потратить на старых упрямцев два дня, но провозился все пять. В конце концов, Низина, как и прежде, осталась за Мирвеллом, а Стоун ушёл из зала суда, грозя найти новых свидетелей.