До отправления оставалось примерно двадцать минут. Кондуктор, щёлкающий билеты у пассажиров, любезно кланялся, отвечая на многочисленные поздравления с наступающим Рождеством. Эрнест и Максимильян стояли у второго вагона, тёмно-коричневые бока которого были украшены витиеватым гербом с вензелями и львами паровозной компании, ожидая отправления и ведя пустую, но при этом немного волнительную беседу, которая бывает у многих отъезжающих и провожающих. Молодые люди обменивались последними новостями, а также наказами писать и приезжать в гости друг к другу.

– Знаешь, Эрнест, я считаю, что вообще ни жёны, ни подруги и даже друзья никогда не должны нас провожать до поезда для прощания, потому что запах еды и первоклассное шампанское привлекают пассажиров в вагон-ресторан и прогоняют всю грусть у провожающих, – произнёс, смеясь, Макс. – Лёгкой дороги, мой друг, и передавай поклон своей матушке и сёстрам.

– Береги себя, Макс.

Внезапно пронзительный гудок паровоза взрезал воздух, всполошив сизую стаю вокзальных голубей. По этой команде всем пассажирам следовало занять свои места, господам провожающим приготовиться махать руками вслед уходящему поезду, а барышням смахивать украдкой слёзы, промакивая их шёлковыми платочками. Друзья крепко обнялись. Оба ещё не знали, что довольно скоро они вновь увидятся при обстоятельствах, где шампанское будет пахнуть порохом. Подхватив свой саквояж за холодную от мороза кожаную ручку, Эрнест вошёл в свой вагон, помахав Максу на прощание.

В вагоне стояла тишина, нарушаемая лишь ритмичным постукиванием колёс. Пассажиров было немного – видимо, Рождество для большинства всё же пахло домашним гусём, а не углём паровоза. И созерцание бескрайних зимних просторов за окном было не самым лучшим праздничным времяпровождением. У Эрнеста такой возможности не было, и его праздник должен был пройти в дороге. Он любил путешествия в поездах, да и ехал он к себе домой, в Везель, поэтому сильно не расстроился, что праздник проведёт в одиночестве в поезде. Тем более общие вагоны и купе поезда «Норд-Экспресс» были настоящим гранд-отелем на колёсах, с прекрасным рестораном под началом шеф-повара из Парижа, который мог потрафить вкусам даже самых избалованных гурманов.

Внутреннее убранство спального вагона поражало утончённой лаково-зеркальной роскошью и дорогой мягкой отделкой. В этом роскошном экспрессе купе вагонов напоминали уютные гостиные, искусно отделанные дорогими сортами древесины, кожей и мягчайшим бархатом. Удобные диваны и кресла с обивкой из мягкого текстиля покрывали изысканные ковры, ворс которых переливался всеми цветами радуги под мягкими лучами хрустальных люстр, свисающих с потолка и дробящих свет на тысячи радужных бликов. Всё вокруг кричало о богатстве.

В вагоне-салоне можно было скоротать время за чашечкой кофе, сигарами и неспешными разговорами. Впрочем, говорить об абсолютном удобстве «Норд-Экспресса» было бы не совсем корректно. Путешествующим приходилось совершать вынужденную пересадку на станциях «Эйдткунен» и «Вержболово», расположенных по разные стороны германо-российской границы из-за разницы ширины железнодорожной колеи.

Переодевшись в своём купе в дорожный костюм, Эрнест сел за столик у окна, провожая взглядом православную Москву. Он любил и не любил её одновременно. Для него Москва была той добродушной купчихой в парчовом кокошнике, которая гостеприимно напоит гостей чаем с малиной, при этом оттаскает за косы дворовую девку и дворника обматерит. Без особых европейских манер, прямолинейная и с широкой душой.

А вот Санкт-Петербург – другое дело. Лакуру он был близок. Мятежность его души перекликалась с неукротимостью и холодностью чёрных вод Невы и парадностью великолепной архитектуры. Здесь Европа и Азия сплелись в танце. Люди в Петербурге были другие, но при этом всё же оставались русскими. Пусть и более чопорными, строгими в отличие от москвичей, но всё же при этом они удивительным образом сочетали в себе дух просвещённой Европы с русским разгулом. В этом, наверное, и была загадка русской души. Сочетание в одном человеке, казалось бы, несочетаемого.