ОН Эллисон Ав.

Это— не о любви.

Но начинается с неё. Как, впрочем, и большинство глупостей в нашей жизни.

Здесь не будет идеальных финалов, белых платьев

и «он всё понял и вернулся».

Главы, как и в жизни: случайные, несовершенные, но свои.

Некоторые из них начались с фразы «он написал». Некоторые – с бутылки вина.

И почти все – закончились тишиной.

Но даже через тысячи «почти» ты всё равно приходишь туда, где ждёт одно-единственное слово: «Я»

—–

Эпиграф:

Иногда ты приходишь в галерею за вдохновением, а уходишь – с мужчиной, красками и очередной ошибкой.

––

Я не верю в «особенные вечера».

Но пятница пахла иначе. Немного белым вином, немного осенью, немного собой.

Вино направило меня посетить новую художественную галерею в центре города, о которой давно слышала от друзей.

Я зашла в галерею, укутанную мягким светом и приторным шёпотом интеллектуалов. Высокие потолки, пахнущие гипсом и деревом. Пол под каблуками чуть звенел – будто даже здание было частью выставки. Создавалось музыкальное сопровождение.

Я шла вдоль картин, как будто искала кого-то, а не что-то.

И остановилась.

Передо мной – яркая, дерзкая, будто вырвавшаяся за рамки холста работа. Цвета спорили друг с другом, а я сама с собой. Красный вёл войну с синим. Желтый пытался примирить.

Свет падал на пол под углом, как будто галерея решила сыграть в театр теней.

Краски кричали, мазки – дрались друг с другом. А после была исповедь.

Где-то в левом углу картины пряталась моя собственная мысль:

«А вдруг это и про меня?»

Я смотрела – и не понимала. А потом вдруг услышала:

– Нравится?

Я вздрогнула от голоса.

– Нравится, но не понимаю.

– Это и есть лучшее состояние. Искусство не для понимания. Оно для того, чтобы почувствовать себя не до конца уверенной.

– Она не требует понимания. Она требует уважения.

Сзади меня стоял высокий, с упрямыми волосами, небрежно собранными в пучок, и белой рубашкой, на которой было больше краски, чем ткани. В глазах у него было то, чего я опасалась в людях – концентрация.

– Вы автор?

– Можно сказать, что да. Хотя иногда мне кажется, что картина сама пишет себя, а я просто держу кисть.

– Тогда ты – Этюд.

Он рассмеялся.

– А ты?

– Я? Просто гость. Гость в этом городе, в этой галерее и, возможно, даже в своей жизни.

–

У нас было вино.

У нас были слова.

И возможно, даже было чуть больше, чем просто совпадение вкусов. А может, мы оба тогда просто слушали тишину не перебивая.

– Удивительно, ты говоришь, как человек, который любит искусство, но не даёт ему зайти слишком близко. Ты не даешь себе раскрыться.

– Потому что тогда оно может разочаровать.

– Или изменить.

– А это ещё хуже.

– Нет. Хуже – остаться прежней.

–

Он пригласил меня в студию.

Старый особняк с облупленной штукатуркой.

Там пахло маслом, пыльной тканью и бессонными ночами в попытках уместить свои чувства и эмоции на холст.

Я не умела рисовать. Но в его пространстве я вдруг почувствовала, что это не важно.

Он показал мне, как держать кисть. Я всё равно держала, как нож. Мне так было привычнее.

– Твоя абстракция напоминает мне о чём-то важном.

– О чём именно?

– О том, что хаос – тоже композиция. Весьма похоже на тебя.

–

Потом было кафе.

Деревянные стулья, которые скрипят, когда тебе нечего сказать, а молчать еще неприлично.

– Ты уверена, что не художница?

– Я художник по людям. По эмоциям. По воспоминаниям.

– Тогда я – твой эскиз?

– Пока что ты просто тень на холсте. Посмотрим, станешь ли мазком.

Мы стали встречаться. Не романтично. Просто… совпадали. Не с друг другом, просто временем.

Я носила в его студию кофе и себя. Он писал, а я лежала на подоконнике, читая Маяковского вслух.

Мы не говорили «мы». Потому что «мы» – это рамка. А он терпеть не мог рамки. Максимум подрамники.

Он внимательно слушал, задавал вопросы, интересовался моей жизнью. Я чувствовала, что между нами возникает что-то особенное.

Следующая наша встреча состоялась через неделю. Он пригласил меня на вернисаж, где выставлялись работы его друзей. Вечер прошел в приятной атмосфере, мы общались с другими художниками, обсуждали представленные работы. Он рассказывал мне, как отличить, какой краской написана картина, а я внимательно поедала эту информацию, вместо ужина.

Однако, со временем я начала замечать, что Этюд все чаще отменяет наши встречи, ссылаясь на занятость. Он мог не отвечать на сообщения или звонки, объясняя это тем, что был погружен в работу.

Потом он стал исчезать.

– Прости, я в потоке.

И я знала – не во мне. В краске. В холсте. В себе.

– Ты отдаляешься.

– Я просто возвращаюсь туда, откуда пришёл.

– Один?

– Мы всегда одни, когда по-настоящему создаём.

–

Мы расстались, как художник с недописанным полотном – не потому что оно не важно, а потому что иногда продолжать – значит испортить.

Он остался в моём прошлом, как цвет, которого я больше не использую. Мне он больше не идет.

И вот я поняла: люди искусства – это отдельный подвид. Они не строят отношения. Они строят концепции. Они не влюбляются – они вдохновляются. Ты для них не женщина, а оттенок. Не партнёр, а текстура. Не чувство, а веяние вдохновения. Их настоящая семья – это кисти, кофе без сахара и эмоциональные качели. Ты можешь быть с ним на одной волне, но всё равно проиграть холсту.

Потому что, в отличие от тебя, холст не задаёт вопросов.

___

ОН: Я рисовал её. Но никогда не переводит на холст, рисовал только в своей голове. Потому что лучше всего она существовала вне плоскости. В движении. В фразах, которые обрывала на полуслове. В взгляде, которым приклеивала меня к себе, как старую почтовую марку – намертво, но не по назначению. Она была не музой. Она была вмешательством. В цвет, в линии, в меня. Я знал, что она уйдёт. Потому что ей нужен был шедевр.

—–

Эпиграф:

Он не разбил мне сердце. Он просто ушёл раньше, чем я успела перестать его ждать.

––

В начале этого года, я пообещала себе, что буду блокировать каждого, кто потревожит мой нерв. Того и придерживаюсь. Я слишком долго (35 лет, если быть точной) подстраивалась, не могла говорить «нет» / «с меня хватит» / «не хочу и этого достаточно».

Нет, с меня хватит, не хочу и этого достаточно.

Я не хочу навязываться, держаться и бороться, чтобы кому-то было удобно, а я ногтями впивалась в ладони. В злости билась и кричала шепотом от того, как неприятно. Хватит.

С меня хватит.

Постоянно говорила фразу «будь хорошим, плохих итак достаточно». Я не становлюсь плохой, просто у меня не 15 жизней, чтобы продолжать молчать или терпеть неудобства. Я лучше буду неудобной для других, но наконец то перестану подстраиваться, лишь бы всем было хорошо.

Возможно я плохой человек. Или нет. Плохие люди разве испытывают чувство вины? Беспокоится о том, что кого-то обидели? Мне кажется нет. А я даже от ерунды могу чувствовать вину. Много думаю, очень много думаю. Я понимаю, что быть хорошим для всех просто невозможно, но три раза в день, я пытаюсь.

Расставание – это когда ты вроде бы одна, но внутри всё ещё стоят чемоданы от кого-то.

И ты живёшь как будто дальше, но чуть сбоку от самой себя.

Я тогда решила – надо вытащить себя из себя.

Лучший способ – каблуки повыше, платье покраснее, музыка погромче.

Подруга позвала вечеринку в новом клубе. Я надела своё любимое платье, как доспех от придурков. Красное. Настолько красное, что даже бармен посмотрел на меня, будто я заказ, который он не потянет.

–

Надеялась, что музыка и танцы помогут мне забыть о недавних переживаниях.

В клубе царила оживлённая атмосфера: яркие огни, громкая музыка и танцующие люди. Я заказала коктейль и направилась к танцполу, где уже вовсю кипела жизнь.

Внутри было жарко не от температуры – от взглядов. Свет мигал как воспоминания. Музыка била по сердцу. А я пила коктейль с таким видом, будто всё под контролем. Хотя внутри меня горели остатки «нас».

Я вышла на танцпол – и там он.

Высокий. Чёрная рубашка. Карие глаза, которые на секунду показались зелёными. И та самая улыбка. Та, которая ничего не обещает. Но обещает всё.

– Привет. Я – Жар.

– Какая ирония.

– Почему?

– Потому что мне как раз нужно было немного огня.

– А тебе идёт пламя. Ты замечательно танцуешь.

– Спасибо, ты тоже.

Мы танцевали. Не разговаривали – пульс говорил за нас. Он двигался точно, а я слишком. Музыка гремела, но я слышала только его дыхание.

– Ты не боишься обжечься?

– Только если это не пламя самообмана.

Он наклонился ближе:

– Тогда тебе точно ко мне.

Мы кружились, как искры, но даже самые красивые огни гаснут, если ветер дует, с другой стороны и не закрыта форточка прошлого. Сама себе уже в голове кричала:

Закрой дверь, а то продует. Заболеешь и не встретишь чего-то здорового.

Но танец меня отвлекал. Это была не химия. Это была термоядерная реакция. После нескольких песен мы решили отдохнуть и направились к бару.

– Чем занимаешься?

– Восстанавливаю себя после душевного апокалипсиса. А ты?

– Пожарный.

Я рассмеялась.

– То есть ты пришёл тушить – и только разжёг.

– Иногда, чтобы что-то спасти, нужно сначала это почувствовать.

–

Мы продолжили беседу, обсуждая его работу и мои интересы. Он рассказывал захватывающие истории о спасательных операциях, а я делилась своими впечатлениями о крайних своих поездках. Вечер пролетел незаметно, и мы обменялись номерами телефонов, договорившись встретиться снова.

Следующие свидания были наполнены яркими впечатлениями. Мы катались на велосипедах по парку, ходили в кино и ели мороженное на природе. Жар всегда был внимателен и заботлив, его чувство юмора и жизнелюбие притягивали меня всё больше.