– Всё ясно, – ответил Петр, протирая стекла очков.

Я проверил направление ветра, проведя рукой по стволу соседней сосны, глядя, куда уносит малейшие коринки, и пошел на лай собак к таёжке у края поймы. Таёжка была чистой, росли крупные ели, но местами молодой ельник образовывал чащу. В одной из куртин такой чащи находился зверь.

Обходя медведя с подветренной стороны, я наткнулся на полянку, на которой росла огромная лиственница с отломанной вершиной, упавшей поперек поляны. Вершина была толстая и лежала комлем в мою сторону. Прячась за ствол лиственницы, я взвёл курки ружья, осторожно вышел на поляну и сразу увидел зверя.

Медведь шёл, иногда поуркивая на назойливых собак и, наклоняя голову, хватал пастью пушистый снег. Его круглая туша и лоснящаяся шерсть, спокойное поведение говорили о его сытости и удивлении от белоснежного покроя и даже вызывали симпатию с моей стороны.

Я опустился на колено и медленно стал ловить на мушку убойное место на туше зверя. Собаки, учуяв, что я рядом, воспряли духом и стали агрессивно бросаться на медведя. Зверь неожиданно остановился, поднял голову, видимо, что-то заподозрив, но я уже плавно нажимал на курок.

Реакция зверя на выстрел была молниеносной. Попавшая в него пуля причинила ему боль и он, решив, что виной этому является Летка, ближе всех к нему находившаяся, бросился на неё. Дальше всё произошло мгновенно. Ведь медведь – далеко не увалень, как многие считают, это молния, вспышку которой я в очередной раз увидел. Миг – и сучка, спасаясь от острых когтей, пролетела мимо меня, что далеко не красит, и медведь, кинувшийся за ней стремительными прыжками, подъехал ко мне по заснеженной вершине.

Мы разглядывали друг друга. Для медведя это, конечно, была неожиданность, но я был готов. Единственное, что в этот миг мелькнуло в сознании это куда лучше стрелять: в голову или в грудь? Я выстрелил в грудь. Медведь прыгнул не ко мне, а в сторону и, сделав несколько прыжков, распластался на снегу. Собаки с ходу вцепились в него, мстя за все опасности, которым они подверглись при его преследовании, а некоторые в оправдание проявленной ранее трусости и предательстве хозяина.

Петр пришёл ко мне по моему зову, по моим следам, хотя, скрадывая медведя, я под ветер сделал полукруг, что в дальнейших событиях сыграет главную роль.

Медведь был очень жирный с замечательной пушистой шкурой и мне, по правде говоря, даже было его немножко жаль, хотя, конечно, если бы он хоть чуть-чуть ввалил мне за беспокойство, то моё мнение изменилось бы на противоположное.

Я сам ободрал медведя – у Петра был только складешок – с лапами, с головой, и осталось разделать тушу и обрезать сало. После первого выстрела мне могли бы грозить неприятности – пуля попала по месту, которое охотники называют полое, то есть не убойное. Медведь, по-видимому, в момент выстрела переместился. Между двух колод постелили жерди, разложили мясо и сложили горкой обрезанное сало. Падал редкий снежок, было тепло. Я был без шапки, ружьё стояло в стороне, прислонённое к пню. Было тихо.

Собаки, наевшись внутренностей, лежали по сторонам, глядя на наши хлопоты. Казалось, ничего не предвещало опасности.

– Георгиевич! Ты на всякий случай ружьё перезаряди, ведь там пустые гильзы, – сказал мне Петр и как в воду глядел.

Я зарядил ружьё, поставил рядом, и мы сели немного отдохнуть, прежде чем прибрать остывшее мясо от лишних иждивенцев. На душе была благодать, день шёл к концу и прошёл не зря, мечталось о крепком вечернем чае и вкусной еде, а после этого об отдыхе. А в это время…

Огромный медведь (два с половиной метра от кончика хвоста до носа) олицетворение почти трехсоткилограммового сгустка силы, мощи, злобы и безжалостности брёл по притихшей, словно вымершей после дневной суеты тайге.