Потом волосы стали выпадать. Видать, седина плюс стресс работают в содружестве, волос становится неживой и валится. По врачам она особо, конечно, не ходила. Ей прописали принимать обезболивающие во время приступа и вести здоровый образ жизни, вот и достаточно. Спасибо на этом. О том, что ей ставят диагноз “опухоль мозга” она сама придумала, так страдание ее выглядело эпичнее, а то какая романтика от простых головных болей и ранней седины?.. Это вообще мать предположила, типа, “а вдруг у тебя опухоль мозга, Уля? Не дай Бог!” Аська уж больно допытывались, что за болезнь, вот и сказала, “наверное, опухоль мозга у меня”. Аська так приятно испугалась и запереживала, что Уля уже более энергично и уверенно добавила:

– Да, опухоль мозга. Возможно, доброкачественная. Но диагноза пока нет. Не могут поставить.

            Но с матери она взыскала всё, все свои затраченные усилия, весь свой подвиг отречения от себя самой.

            Не вышла замуж – почему? А как тут думать о собственной семье, когда родительская переживает такой кризис? Кто единственный остался верен матери в такой ситуации? Уля. Только дочь осталась с родительницей, только она поддерживала, кормила и оплачивала их общее проживание. Она свою жизнь положила на этот алтарь, принесла себя в жертву, теперь очередь матери отрабатывать благодарственный долг.

            Та и отрабатывала. Добилась восстановления в должности. Пришлось судиться несколько раз, с первого раза только было снято основное обвинение. Трижды Инга Михайловна подавала судебные иски, трижды добивалась очередных уступок, наконец, последний суд постановил восстановить директора в прежней должности, а также восстановить справедливость и финансово, и морально, то есть, принеся извинения. Извинения и от администрации города и от министерства образования были принесены, хоть и чисто официально, а не от глубины всей широкой административной души, но тем не менее, и семейство Скибоновых посчитало себя восстановленным в социальных правах и перспективах, а выплаченные средства в качестве компенсации за моральные ущербы (их было два: один матери, а второй – дочери) оказались совершенно не лишними.

***

            Уля решила наконец уволиться с тяжелой и не слишком приятной работы и пошла на курсы бухгалтеров, ей хотелось теперь заниматься работой, которая не требует столь тяжёлого труда и ставит в такое неприятное зависимое положение. Бухгалтер может брать единовременные работы, делать отчёты, вести каких-то отдельных клиентов, а если работать, то с частичной занятостью, а не полный – нет, это был даже не полный, это переполненный рабочий день – четырнадцать только официальных часов в сутки, с восьми утра до десяти вечера, практически не имея возможности даже небольшого отдыха, перекусить порой не было свободных десять минут.

            Уле хотелось теперь пожить. Мать стала предлагать ей отдохнуть, купила сама ей турпутевку в Египет. Уля съездила, вспомнила лето, веселую студенческую жизнь. Раньше, до всего это упадочного кошмара, она успела немного поездить, но это было давно…и почти неправда.

            Тогда было веселее жить. Уля общалась с позитивными, активными, увлеченными людьми, наполнялась их энергиями, подхватывала их идеи, отражала их эмоции, было интересно.

            Жизнь кипела. А сейчас? Тошно. Скучно. Одна. Да ещё такая травма несправедливости. Совершенно все силы отняла. Пока работала, хоть и двигалась как заведённая, но хотя бы двигалась. Поездка развлекла. Но и измучила. Тем, что окончилась. И вернулась Уля из яркого красочного лета в свою унылую серую беспросветность.