Если уж я упомянул кафедру военного дела, то надо рассказать подробнее об отношении руководства этой кафедры ко мне, потому что в значительной мере из-за моего собственного характера, а частично из-за устоявшихся на этой кафедре традиций, я немало претерпел в свои студенческие годы. Я хочу прежде всего вспомнить историю моего «грехопадения», инспирированную отношением моего дяди Толи к снабженцам (а готовили на военной кафедре ТСХА именно «офицеров тыла» или «снабженцев», как их дядя Толя называл).

Итак, однажды, когда я приехал на каникулы в Горький, дядя Толя спросил меня, учат ли нас в академии военному делу, и остался удовлетворенным, когда я ответил, что, конечно, у нас есть военная кафедра и мы проходим военное дело.

– А какова ваша специализация? – спросил он.

– Служба тыла, то есть интендантская служба.

– А-а-а! – разочарованно протянул он и, с видимым преимуществом боевого вояки перед «обозной крысой», добавил, глядя в пол, – «погон белый, шея красная». Смысл этой поговорки раскрывался просто: у офицеров интендантской службы погоны действительно были белыми, а не золотыми, серебряными, зелеными или синими, а благодаря доступу к съестному, у снабженцев никогда не наблюдалась бледность кожных покровов, а, напротив, шея розовела и лоснилась. Как шутил один мой знакомый: «Кто держит ложку, тот её и облизывает».

Я, конечно, запомнил слова о цвете погон и шеи, и когда осенью мы пришли на первый в том семестре семинар на кафедре военного дела, ведший занятие полковник Кузнецов, которому, как мне казалось, была не по душе моя нерусская фамилия (хотя по матери я был, как и он, Кузнецовым), потребовал, чтобы я встал и ответил на вопрос, который часто задавали студентам на этой кафедре.

– Сайфёр, – вскрикнул он, нарочито коверкая произношение моей фамилии (как, впрочем, делали почти все на этой кафедре).

– Встать!

Я поднялся и застыл перед низеньким и полноватым полковником, подошедшим ко мне близко, так что мой глаз был сантиметров на пять выше его действительно белого погона.

– Что значит для армии интендантская служба? – выкрикнул он.

Вопрос содержал в себе заковыку. Ответ на него давал преподавателям кафедры возможности для разных придирок, которыми они часто пользовались, чтобы поставить на место или осмеять за слабоумие тех студентов, которых они недолюбливали. Надо было сказать о том, как неспособны войска жить и воевать в отсутствие правильного снабжения, как разнообразна работа интендантской службы – от снабжения боеприпасами, запасными частями для техники, подвозки снаряжения до обеспечения питанием, обмундированием, доставки лекарств и так далее и тому подобное. Перечислить всё сразу, что помнил каждый из интендантов, было почти невозможно, в чем и заключалась каверза такого вопроса.

Но в тот момент на меня нашло что-то, глаз уцепился за белый погон полковника, и я рявкнул, используя незабвенную лексику рядового Швейка, во весь голос, а голосок, надо сказать, у меня был не слабый:

– Так что извольте доложить, товарищ полковник Кузнецов, – погон белый, а шея красная!

Что было после этого, передать трудно. Полковник Кузнецов [11] не просто удалил меня с этого занятия, а, по-моему, вся кафедра военного дела Тимирязевской академии на годы запомнила выходку этого мерзавца Сойфера и только ждала подходящего момента, чтобы наказать меня.

Когда летом после окончания 1-го курса я приехал в Горький, Петр Андреевич Суворов сообщил мне, что он договорился со своим старым знакомым, который много лет работал в Горьком, а потом был приглашен заведовать кафедрой геоботаники в МГУ, профессором Сергеем Сергеевичем Станковым, что тот поможет мне перейти на его кафедру в Московский университет. Такая перспектива меня, разумеется, восхитила. Все-таки профессия агронома не была для меня столь привлекательной, как биолога-исследователя, и я относился к будущей специализации без восторга, как к стечению жизненных обстоятельств.