На меня Иван Исидорович производил почти магическое впечатление мудреца. Моим непосредственным руководителем считался Яков Моисеевич Геллерман, который казался мне человеком суховатым и даже робким, а Гунар – молодцом и героем. По укоренившейся в годы работы с П. А. Суворовым и В. И. Исаиным привычке я приходил после окончания лекций и семинаров в Лабораторию искусственного климата, где и оставался чуть ли не до полуночи. Гунар также часто задерживался до полуночи, и мы нередко (как мне помнится, еженедельно) оказывались вдвоем, и тогда Иван Исидорович о многом со мной рассуждал. Мы, кроме того, много раз сталкивались с ним у Большой химической аудитории, в торце которой была его квартира, и могли по полчаса или даже больше стоять на улице и разговаривать на разные темы.

Однажды мы с ним оказались в лаборатории поздним вечером перед 7 ноября – тогдашним главным праздником в СССР – днем большевистского переворота 1917 г., который торжественно величали днем Великой Октябрьской социалистической революции. Курс почвоведения тогда читал нам академик ВАСХНИЛ В. П. Бушинский, которого в официальных разговорах начальства именовали чуть ли не крупнейшим советским ученым, не забывая вспоминать, что он – непосредственный участник взятия Зимнего дворца большевистским отрядом в Петрограде в ночь на 7 ноября 1917 г. Лекции Бушинский читал не просто примитивно, а как-то уж совсем безграмотно, постоянно напирая на чисто политический тезис, что советская школа почвоведов В. Р. Вильямса противостоит американской школе почвоведения.

Я спросил Гунара: «Может быть, я чего-то попросту не понимаю, когда считаю лекции Бушинского бессодержательными». Вопрос привел Ивана Исидоровича в бурное веселое расположение, он сказал, что приветствует мою наблюдательность, и стал делиться своими наблюдениями по поводу убогости академика, а затем посмотрел на часы и сказал:

– Ну, еще время не совсем позднее. Давайте-ка я позвоню Бушинскому и задам ему какой-нибудь самый примитивный вопрос по науке, по его узкой специальности. Ответа на него он не даст, а начнет разглагольствовать о том, как они брали Зимний.

В комнате, где мы сидели, два телефонных аппарата на разных столах были подсоединены к одному телефонному выходу (как говорили – были параллельными), Иван Исидорович набрал домашний телефон Бушинского, я взял другую трубку и услышал, как Иван Исидорович спросил:

– Владимир Петрович! Мы вот тут сидим в лаборатории со студентом и забыли формулу угольной кислоты. Будьте так добры, подскажите нам химическую формулу этого главного для почвоведов вещества.

Бушинский формулы не назвал, а стал и вправду выговаривать Гунару, что в вечер, когда все празднуют годовщину Великой Октябрьской революции, более правильно не о формулах заботиться, а о значении социалистической революции думать, и стал действительно витийствовать об участии в штурме Зимнего. Спустя лет тридцать, я прочел, что историки, изучив материалы тех лет, определили однозначно, что никакого штурма не было и разговоры о нем были пропагандистской уткой большевиков.

С американским фермером Хэнком Уайтом, студентом Владимиром Бронниковым и ответственным секретарем газеты «Тимирязевец» Николаем Ивановичем Кузнецовым во время посещения фермерами из Техаса Московской сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. 1956 г.

Гунар читал нам в 1956 г. курс физиологии растений, и в тот год проблески уважения к разгромленной в СССР генетике и только еще зарождавшейся биофизике (которую Лысенко уже успел объявить чуждой биологии) начали явственно прорываться даже на лекциях студентам, читавшихся разными профессорами академии. А уж Иван Исидорович – ученик академика Д. И. Прянишникова, открыто и смело отвергавшего при жизни ненаучные домыслы Лысенко, – следовал своему учителю. В лекциях Гунара ошибки Лысенко и его сторонников разбирались подробно.