Непосредственный руководитель моей работы на кафедре, Яков Моисеевич Геллерман, предложил мне изучать влияние высоких доз удобрений на анатомию проводящих систем кукурузы. Хотя выполненная работа была удостоена снова второй премии академии (в 1958 г. мы опубликовали с Андреем Морозкиным – одним из студентов нашей группы, которого я привлек к работе над этой темой, большую статью), но, на мой взгляд, это исследование не было столь интересным, как моя первая работа.

Мне очень хотелось, чтобы какую-то из моих работ представили на всесоюзный конкурс студенческих научных работ, но тимирязевские руководители вообще, по-моему, не участвовали в этих общесоюзных соревнованиях. Каково же было мое восхищение Владиком Кулаковым, когда, придя к нему домой в один из приездов в Горький, я обнаружил под стеклом на письменном столе грамоту победителя Всесоюзного конкурса научных работ студентов!

С первого курса я старательно занимался английским языком, и однажды мне представилась возможность проверить свои знания на практике. В академию приехала делегация американских фермеров, и наш ректор Григорий Матвеевич Лоза, знавший, что я могу с грехом пополам изъясняться по-английски, пригласил меня присоединиться к тем, кто принимал американцев в Тимирязевке. Так, целый день я впервые в жизни провел с настоящими американцами, рассказывал им об академии, о своей научной работе. Мы посетили два музея академии – почвенный и коневодства, и я старался и на вопросы гостей отвечать, и о нашей Альма-матер связно рассказывать. У гостей в руках были фотокамеры Полароид, и они подарили мне два снимка с фермером из Оклахомы Батурстом и из Айовы Хэнком Уайтом. На одном снимке был запечатлен ректор ТСХА Г. М. Лоза, на голову которого уже перекочевала огромная белая ковбойская шляпа Уайта.

Интерес к генетике у меня разгорался всё больше. Я пристрастился к чтению генетической литературы, которую добывал всеми способами. В библиотеках публикации по генетике достать было нельзя, все учебники и книги были изъяты после 1948 г., на полках стояли только куцые брошюры лысенковцев, учебник Н. В. Турбина и пухлая «Агробиология» Лысенко, однако ситуация в стране после смерти Сталина в 1953 г. стала меняться и появились возможности для возрождения в СССР генетических исследований.

Прощальный снимок в Тимирязевской академии перед моим уходом в МГУ: стоят (слева направо) Егоров Александр Яковлевич, Перов Николай Николаевич, Санин Михаил Арсеньевич, Решетников Владимир Николаевич; сидят (слева направо) – Лятохо Геннадий Прокофьевич, Сойфер Валерий Николаевич, Дирюшкин Юрий Александрович, Ракитин Александр Юрьевич. 29 ноября 1957 г.

Как я уже упоминал, в Тимирязевской академии отношение к Лысенко было в целом резко отрицательным. На агрономическом факультете работал академик ВАСХНИЛ П. Н. Константинов – выдающийся специалист в области селекции растений, который еще в 1939–1948 гг., до воцарения Лысенко в агрономической и биологических науках, резко отрицательно отзывался о его взглядах и работах. На агрохимическом факультете работали выдающиеся ученые, в основном ученики Д. Н. Прянишникова, которые не просто отвергали догмы лысенковщины, но и активно способствовали научному развенчанию этого лжеучения. Академик В. М. Клечковский, например, создал лабораторию по использованию меченых атомов в агрохимии, и было известно, что он – антипод Лысенко. На нашем факультете академик В. И. Эделыптейн с присущим ему изяществом высмеивал потуги лидера мичуринцев на какую-то самобытность в науке. И. И. Гунар на лекциях студентам открыто отвергал выводы Лысенко и его приспешников. В целом в Тимирязевке Лысенко, который заведовал кафедрой селекции зерновых культур, приходилось нелегко, и он даже избегал появляться на заседаниях Ученого совета академии. За него стояли горой только странные люди – представители парторганизации большевиков, руководители и преподаватели военной кафедры, а также ряд второстепенных преподавателей низшего звена. Если в МГУ Лысенко представляли студентам как бога и царя, то в Тимирязевке его таковым не считали.