– Шиномонтаж, – скрипит старик.

В глазах женщин ужас. Ктото пытается вырвать руку из материнской, ктото настаивает, что хлебушка надо купить. Девочка убегает, выронив чупачупс, в сторону пожара.

Ты уже не можешь видеть этих глаз.

Из глубины души вырастает чтото древнее, звериное, первобытное. Ты смотришь на дым и вдруг понимаешь: с этим дымом только что улетучилась твоя мирная жизнь. Что все деньги мира – мусор. И ты не просто так оказался среди этих мужиков в зеленом. Теперь ты – в строю. И ты пойдешь защищать этих женщин и детей…

Своих женщин и детей…

Наших женщин и детей…

Чужих женщин и детей…

Еще вчера тебя бесило нелепое русское государство с коррупцией и бюрократией. Теперь ты и есть русской государство. Здесь и сейчас. Вперед!

1

– А почему тебя зовут Шура, если ты Саша? Ну, Александра? – спросила крупная девочка из старшей группы неожиданно писклявым голосом. Рядом с ней стояли еще две её подруги, и не стесняясь, осматривали Шуру с ног до головы.

Та, что звалась Шурой, стояла, прижавшись к стене. Вернее, прижатой. Она была новенькой, а новеньких в детдоме сразу испытывали на достоинство. Но она этого не знала, только чувствовала какуюто несправедливость, ведь она никому ничего плохого не сделала. Сами собой стали наворачиваться слёзы, а плакать был нельзя. Она хотела съесть апельсин, данный вместе с напутствием от бабушки, но, может, нужно было сразу им поделиться? Друзей, которые могли бы помочь и подсказать, Александра завести ещё не успела, а враги, кажется, завелись сами и сразу. Полуочищенный апельсин стал сочиться изпод пальцев.

– Потому… потому что это так… ласково звать, – пролепетала Саша.

Девочки засмеялись, даже загоготали.

– Ты гляди, – снова записклявила крупная, – она ласку любит! А нука, дай сюда!

Саша покорно протянула мокрую ладошку.

– Фу! – фыркнула одна из наседавших девочек и ударила Сашу по руке. Апельсин вылетел из ладони и с неприятным чмоканьем приземлился у двери комнаты.

– Да ты неряха пачканная, – нахмурилась крупная, – быстро на колени и ешь свой апельсин с пола. Я кому сказала?!

Саша переводила недоуменный взгляд с одной девочки на другую. От ужаса и унижения её и без того большие синие глаза расширились и вдруг потемнели. Потекшие было слёзы испарились. Саша отошла от стены, под довольные усмешки нагнулась и подняла злосчастный апельсин.

– Я сказала – с пола жрать! – нахмурилась писклявая и сделал шаг вперед с очевидным намерением ударить. Остальные тоже шагнули, но чуть позади. Саша размахнулась и влепила апельсиновой мякотью прямо ей в рот. Все трое опешили и встали, как вкопанные. Саша отвернулась и вышла из комнаты. Только на улице на нее напала какаято нервная дрожь. Её трясло, но слёз почемуто не было. Саша не узнавала себя – всегда кроткая, любимица родителей и двух бабушек, она даже нашалившую кошку не могла обидеть, а тут… Саша также понимала, что за такой поступок ей придется плохо, может быть уже этой ночью, ну и пусть. Лучше плохо потом, чем плохо сейчас. А хуже того, что от нее требовали и быть не могло.

Саша вспомнила, что ей говорила бабушка еще час назад, даря на прощание этот апельсин:

– Ты, потерпи, внученька, ты же знаешь, что мне на операцию ложиться, а кто тебя в школу соберет, кто накормит. Одни мы теперь с тобой на белом свете, но я тебя заберу, месяца не пройдет. Потерпи, моя хорошая, мама с папой смотрят на тебя с неба, надеются на тебя. Ты же кровинушка наша, чуток только потерпеть, четыре недельки. Ну, пять от силы. Операция, говорят, не такая уж сложная, но потом лежать в палате нужно. Я в больничной палате, ты в этой. Воспитательница точно уверила, что девчонки здесь хорошие, дружелюбные, скучать не будешь. Хорошо, Шурочка?