Никто кроме нас Александр Сурнин, Сергей Псарёв

Я смотрел то на часы, то на дорогу. Какаято девушка обещала приехать за книгой и пропала. Собирался с женой на дачу, и вот жду во дворе на скамейке неизвестно кого.

В семь вечера жена вышла из дома с рюкзаком и набитой сумкой.

– Так и не приехала?

– Позвонила от метро, сказала, что идет, и исчезла.

– Сколько за книгу дадут?

– Сто рублей.

– Размах твоего бизнеса потрясает. Лучше бы мы её сожгли.

– Дождусь, иначе зачем время тратил.

– Тогда оставляю тебе сумку и поеду. Отвезу мелочевку. Нашла в кладовке упаковку свечей. Круглые чайные. Помнишь, купили в «Икее»?

– Я и саму «Икею» не помню.

– Хотели устроить романтический ужин. При свечах.

Я не ответил, перелистывал книгу.

Жена вздохнула.

– Романтики нет – отвезу на дачу. Чтобы не сидеть в темноте, когда свет отключат. Хоть какаято от них польза.

Она старалась перебить мое молчание.

– Купили дачу, чтобы побыть вдвоем, а получилось еще хуже. Лежишь, как и дома, отвернувшись, и ничего не хочешь делать.

– Раз романтики нет, хочу спилить туи и посадить картошку.

– Не трогай туи.

– В альпийской горке вырою погреб, – настырничал я. – Или бомбоубежище. В последнее время актуально.

Жена достала из рюкзака свечи. Круглые и плоские, как шайбы. Пакет пообтёрся. Перекладывали с места на место. Не купили цветы и шампанское. Отправили романтику в кладовку.

– Так и не зажгли ни одной. Я вчера волосы перекрасила, а ты не замечаешь. Ничего не хочешь мне сказать?

Её губы задрожали. Но она справилась. Только глубоко вздохнула и поправила рюкзак.

– Поеду. И ты приезжай. Хоть на последней электричке. Если все это с книгой не придумал, чтобы остаться дома.

И ушла. А я открыл наугад страницу:

И ты падаешь в кашу из глины,

Автомат приподняв над собой.

И осколки взорвавшейся мины

Над твоею летят головой…

Военные стихи. Зачем девушке они понадобились?

А природа полна упоенья.

Зелень. Солнце. Орлиный полет…

Только с ноткою сожаленья:

«Не твоя!» – тебе пуля поёт…

Наверное, подарит другу, хоть 23 февраля не скоро. Сэкономит. Какой еще подарок купишь за сто рублей? Только книгу.

И ты знаешь, что ты не споткнулся,

А к себе притянула земля,

И ты просто не можешь подняться,

И ты знаешь, остаться нельзя.

Остаться нельзя. Но хочется. Лежать дома одному. Но если не приеду – жена будет плакать. А я буду знать об этом и не находить себе места.

Где эта курица шляется? Придет – швырнуть книгу. Или оставить её на скамейке и уйти?

Представил покупательницу. Голос потерянный. Все переспрашивала, как добраться. Глупая. Не могла запомнить. Придет фифа с накачанными губами. Стоп! Какие губы у курицы? Начищенный клюв с маникюром и телефон в сморщенной куриной лапе, в который она постоянно смотрит. Не она ли?

Нелепо одетая девушка зашла во двор. Одежда, словно только ярлыки оторвали. Купила вчера или сегодня. Полный пакет в руке. Всё вперемешку. Торт. Косметика в яркой коробке. Зеленый бок авокадо. Яйца. Одно разбилось, проступило темным мокрым пятном на сером картоне. Еще и картошка. Ненормальная. Хоть бы разложила по разным пакетам. Накупила на несколько тысяч, а на пакетах и подарке сэкономила. Сколько ей? Лет двадцать. Клуха! Кулема. Даже идет подурацки, выворачивая ноги. В руке телефон. Раба смартфона.

Не вставая со скамейки, помахал книгой.

В ее руке пикнул телефон.

Девушка быстро подняла его, круглое лицо на мгновение осветилось и сразу погасло.

– Ваша книга! – презрительно с расстановкой сказал я, когда она подошла.

Девушка села рядом, поставила пакет на асфальт. Он сразу завалился. Торт поехал, испачкав кремом прозрачную коробку. Не обращая на него внимания, взяла книгу, раскрыла ее и прочитала наугад:

Когда придет последний день войны,

Героям воздадут, что недодали,

И БМП, которую сожгли,

Мы перельем в победные медали…

– Когда придет? – неожиданно спросила девушка.

– Кто?

– Последний день войны.

– Вот уж не знаю! У вас там ктото есть?

– Муж.

– Ему известно лучше, чем мне. Его и спросите.

Девушка наклонила голову. Прямые волосы закрыли лицо. Страницы мелькали под пальцами.

– Он не отвечает.

И прочитала:

Им за все отплатила война

Своей черной опасной любовью,

Сохранив, наделила сполна,

Щедрой мерой и кровью, и болью.

– Давно он там?

– Второй год. Собирался в отпуск. Еще месяц назад. С тех пор ничего.

Глаза заблестели. Лицо скривилось. Она закусила губу и отвернулась.

– Думаете, ему есть время писать? – торопливо сказал я. – Новости слушаете? Освободили. Наступаем. Поэтому не отпускают. Времени ответить нет. Да и нельзя им. Мобильники запретили. Для их же безопасности…

Она подняла голову, смотрела, словно ища подтверждение моим словам, и неожиданно спросила:

– У вас жена есть?

– Есть, – поднял я руку с кольцом на безымянном пальце.

– Вы жене говорите, что любите её?..

Я пожал плечами.

– Обязательно говорите. Прямо сегодня скажите. И всегда говорите. Пока она рядом. Иначе потом пишешь, а приходит: «не доставлено», «не доставлено», «не доставлено». Дома ссорились часто. Скажет не то, ответит невпопад, а я злюсь. Крикну. Он дверью хлопнет. Вернётся – только весёлой буду. Лишь бы пришёл. Любой. Лишь бы вернулся.

– Он кто у вас? Пехота? Связь?

– Танкист.

– Ну что переживать? Он же не в окопе, в танке! Броня!

Какую чушь я нес, чтобы ее отвлечь. Но она не слушала. Бледное потерянное лицо с яркой красной помадой.

– О чем только не думаешь. Стараюсь мысли перебить. Дома не могу сидеть. Телевизор смотрю и не понимаю, о чем. Хожу по городу. По магазинам. Покупаю чтото. В церковь зашла, а в ней отпевают. Увидела: стихи военные продаются, и к вам поехала.

Из упавшего пакета молоко потекло тонкой белой струйкой. Я поднял его, поставил ровно.

– С утра ходите? У вас торт испортится.

Она недоуменно посмотрела на пакет. Красная кремовая роза смазалась.

– Накупаю, думаю, вдруг сегодня приедет.

Невольно глянул на часы. Осталась последняя электричка. На дачу попаду ночью.

Девушка достала кошелек.

– Не надо! – остановил я её.

– Почему? – она подняла голову. – У меня теперь много денег. Никогда столько не было. Покупать можно всё, что хочешь. И детей завести можно. Раньше изза денег откладывали, теперь можно. Ругались… боже, как глупо. Изза чего? Зачем? Уже не помню. Главное, чтобы вернулся. Пусть раненый. Искалеченный. Думаете, он напишет?

Она смотрела с надеждой.

– Обязательно напишет и обязательно вернётся. Просто не может не вернуться. Ждите его, всё будет хорошо.

Зажгли во дворе фонари. Уходили собачники.

– Вы торопитесь?

– Ничего, поеду на последней электричке. На даче огромный шкаф с книгами. Может ещё чтото найду вам. Позвоню. Автобус к метро. Они теперь редко ходят. Бегите! Что до ночи по улицам ходить. И ждите мужа. Он обязательно вернётся.

Автобус показался изза поворота, притормозил, клюнув носом перед лежачим полицейским.

Девушка побежала на остановку, смешно выворачивая ноги. В одной руке книга и телефон. В другой набитый пакет. Молоко капает на асфальт. Белая прерывистая дорожка.

Я еще посидел, взял сумку и направился к остановке.

Когда, запыхавшись, поднялся на платформу – подкатила последняя пустая электричка.

В вагоне только бомж дремал на сиденье, подогнув ноги.

Ехал и думал, что третий год война. Что такое война? Слава и подвиги? Горе и несчастье?

Приеду. Жена согреет чай. Затопим печь. Почитаю на ночь. Возьму наугад книгу из шкафа. Не зацепит на первых страницах – брошу в печку. Или отложу, сделаю закладку. Как в той, которую отдал сегодня.

Неожиданно я понял, что не помню стихов из неё. Отдельные строки. Чтото про море.

Пусть друг от друга мы вдали,

Не меньше чувства между нами,

И как квитанции любви

Приходят в море телеграммы.

Старая книга. И стихи старые. Давно уже нет телеграмм.

Правильно, что отдал её. Девушке она нужнее. Читает. И ждет письмо от мужа. Телефон рядом. Подхватывается от каждого звонка и сообщения, но приходит лишь спам.

За окном закончился город. Пустые станции перемежались чёрным лесом. На дачу приехал в полной темноте.

Электричка убежала, словно протянули ленту светящихся окон.

Невидимая тропинка петляла по лесу. Шёл, вытянув руку, чтобы не налететь на дерево. Уткнулся в забор и по нему добрался до калитки.

Снова отключили свет. Лишь слабый огонёк мерцал в конце дачной улицы.

Жена вышла, услышав электричку. Со свечой в руках. Маленький огонёк не мог осветить ни дома, ни чёрный лес, ни дорогу. Просто указывал путь.

Марку

БТР выплюнул в серое летнее небо клок сизого дыма, вильнул с дороги в лесопосадку, хрюкнул движком и затих. Младший сержант Леонид, сапер, позывной Браво, отпустил скобу позади башенки, за которую держался. Несколько секунд он внимательно изучал небо в поисках вражеских дронов. Солнце стояло высоко и должно было скоро рассеять хмарь.

Вроде пусто.

Браво заправил под каску потный рыжий чуб, глянул вперед. Пухляш чтото тихо говорил мехводу Джеки в открытый люк. Джеки высунулся, и зло оскалившись, оглядел дубок, под кроной которого припарковал БТР. Из люка башенки выглянул Змей и вопросительно покосился на Пухляша. Тени на тощих щеках Змея недовольно вытянулись. Змей – лейтенант, Пухляш – старший прапорщик, но группу на задачу вел именно Пухляш.

УР77 «Змей Горыныч» объехала БТР, заглушив разговор лейтенанта и прапорщика. Те проводили «урку» долгим взглядом.