Ницше, застывший в неподвижности и внутренне дрожащий, на этот раз надменно улыбается над трупом своей самой пылкой дружбы. Никакие угрызения совести не трогают его сердце. Едва ли можно сожалеть о том, от чего он добровольно отказывается. Нужно жить ради новых истин, чтобы бороться с жалким культом страдания, с этой жаждой убогости, с ложными ценностями, которым Вагнер посвятил свой талант и силы.

Разве можно назвать слишком твердым кристалл, чистоту которого никогда не омрачал ни один порок ума или сердца?

Вагнер и Ницше больше никогда не встретятся. Возможно, Ницше никогда не любил Вагнера так сильно, как в момент их разлуки. Позднее он напишет: «В момент окончательного прощания, когда мы отдаляемся друг от друга, потому что чувства и рассудок больше не идут рука об руку, именно тогда мы ближе всего друг к другу. Мы бьемся о стену, которую природа воздвигла между нами и тем, что мы оставляем позади».

Четверо отшельников с виллы Рубиначчи продолжают свои занятия, вечерние чтения, экскурсии. Они берут с собой попеременно Шамфора, Дидро, Стендаля, Мишле, Фукидида и Новый Завет. Евангелие от Матфея глубоко трогает их. «Новый Завет редко доставлял столько радости атеистам», – писал юный Бреннер своим родителям. Но это эстетические удовольствия. Мальвида берет в руки фотографию «Тайной вечери» да Винчи, а Ницше говорит об Иисусе, что он был «высочайшей из человеческих душ». Хотя он отвергает его учение и с опаской относится к морали, возвеличивающей нищету духа, его неудержимо влечет к нему как к человеку. Это обезоруживающее, строгое лицо неотступно преследует его. Он заново открывает для себя свое благочестивое детство, отца, предков, все те открытые и миролюбивые поколения, от которых он, тем не менее, должен отречься, чтобы восславить истинный дух.

Время от времени речь заходит о давнишнем проекте Ницше – основать небольшой светский монастырь для интеллектуалов, нуждающихся в уединении. Фрау Мейзенбуг только что опубликовала свои «Воспоминания идеалистки», и эти господа определенно покорены социалисткой сорока восьми лет, дочерью министра, которая знала друзей Гете и Гумбольдта и всегда оставалась, по словам Даниэля Галеви, «верной истинному женскому гению». Не обладая выдающимся интеллектом, она была тонкой и отважной натурой, приветливой во всех отношениях. Ее любили. А еще – очень веселились, шокируя ее. Так, многие ее социалистические идеи были разрушены. И все же Ницше тактично воздерживался от чтения ей своих работ. У некоторых людей, принадлежащих к утончённому роду, интеллект может краснеть. И именно потому, что он возвышен. Они стыдятся того, что так сильны.

Только после отъезда Рея и Бреннера, когда нежная брачная весна была уже в самом разгаре, Ницше подарил своей пожилой хозяйке несколько страниц из рукописи, над которой он работал и которая носила причудливое название «Человеческое, слишком человеческое: книга для свободных умов»11. «Какой мягкостью, – писала она, – какой благожелательностью был одушевлен тогда Ницше… Как гармонично его добрая и отзывчивая натура уравновешивала его разрушительный ум».

«Разрушительный», – именно так сказала она, предвосхищая нелестные эпитеты многих других против трудов одного из самых выдающихся основателей свободного, беззаботного счастья, открытого для всего человечества. Она также прочитала некоторые из правил жизни, которыми Ницше любил посыпать свои записные книжки:

«Не проявляй к людям ни любви, ни ненависти».

«Не занимайся политикой».

«Не становись ни богатым, ни бедным».

«Избегай путей тех, кто прославлен и могущественен».