Давайте даже побудем больными людьми, если потребуется. Потому что есть мораль для здоровых и мораль для больных. «Больные, – сказал философ однажды, – не имеют права быть пессимистами». И все же именно здоровые люди чаще всего размышляют о смерти и страшатся ее. И это понятно. Ницше, который в течение пятнадцати лет своего великого творчества был умирающим человеком, искал смысл жизни. Благодать, данная художнику, – это способность сделать свое страдание объективным, избавиться от него, облекая его в форму. Больной Ницше делал это, пытаясь найти смысл жизни, а здоровый Толстой – в поисках смысла смерти.

Как-то вечером Ницше появляется в холле отеля и предлагает сопроводить двух дам по улицам старой Генуи, которую он никогда не видел. Но он не зря был учеником историка Якоба Буркхардта. Он мог мастерски рассказать об архитектуре этих грандиозных дворцов, принадлежавших разбогатевшим негоциантам, и восхищался тем, как продуманно они были построены – такие просторные, такие величественные, такие роскошные. Разве для этой завоевательной аристократии они не были превосходным выражением ее вкуса к жизни? Эти дома провозглашают, что у их владельцев было чувство бессмертия. Строить – значит утверждать, что вы живете незыблемо. Генуэзцы не просто жили, они хотели жить вечно. Строительство – это завоевание духа над материей, и, возможно, это лучшая демонстрация того, что, по словам Ницше, материя существует не сама по себе.

Он восхищён сверкающими витринами мастерских на знаменитой улице Ювелиров [via degli Orefici], очарован праздной толпой и счастлив, что соприкасается с простыми, торговыми нравами жизни. В соответствии с его пожеланиями одна из двух дам выбирает брошь для его сестры. Затем он прощается с баронессами с изысканной вежливостью, которая характеризует его как необычайно чуткого, отзывчивого человека, и через несколько дней, отправившись по морю, сходит на берег в Сорренто.

В Сорренто Ницше гостит у пожилой немецкой аристократки, поклонницы Вагнера. Интернациональная, общительная и идеалистичная, она была одной из тех добрых, понимающих и преданных натур, которых можно было встретить в эпоху корсетов и первых романов Пьера Лоти, в тех городах, которые они предпочитали называть «городами искусства и поэзии». Мальвида фон Мейзенбуг9 отличалась превосходным вкусом к обустройству домашнего уюта и считалась своего рода гением дружбы. Она только что арендовала на зиму виллу Рубиначчи, чтобы повидаться с друзьями и побыть поближе к семье Вагнеров, которые недавно поселились в отеле «Виктория» – всего в пяти минутах от ее дома.

Сорренто

Вилла Рубиначчи представляет собой простой светлый дом, отделанный камнем и окруженный двумя террасами, с одной из которых открывается вид на залив, остров Искья, Неаполь и Везувий, а с другой – на стены сухой кладки, лимонные рощи и близлежащие горы. Мальвида де Мейpенбуг живет наверху, а господа-постояльцы – на первом этаже. Первых отшельников этого маленького немецкого Порт-Рояля10, организованного одной старой девой на окраине Неаполя, было трое: Фредерик Ницше, молодой студент Альберт Бреннер и Пауль Ре, еврейский доктор литературы, тонкий философ, который некоторое время был другом и поклонником Ницше и чьи рукописи он умело расшифровывал и переписывал.

Наши постояльцы живут в атмосфере созерцательности и познания, каждый в своей комнате чувствует себя как дома. Окна выходят на тенистые сосны, море. Утро посвящено занятиям и размышлениям. Ницше просыпается в шесть часов и сразу же приступает к работе. К двенадцати часам все собираются на обед. После обеда – купание, прогулки вместе или поодиночке, в зависимости от настроения каждого (часто по три часа кряду). Вечером, после ужина, читают, обычно поручая это Ре.