Дядя Чарльз принял нас как родных, Полли сразу же его полюбила и ходила за ним по пятам, в чем он ей не отказывал. Ко мне он тоже относился с большой нежностью и любовью, но я, в силу своего характера и еще не пережитого горя, вел себя с ним отстраненно и особой симпатии не выражал. Я наблюдал за ним. Он был мягче моего отца, был немного стеснительным и тихим, предпочитал слушать, а не говорить. Поначалу меня это сильно смущало: я привык к тому, как отец без умолку о чем-то говорил, громко смеялся, хватаясь за живот, в нем с каждым днем все сильнее разгорался огонь, который смог потухнуть только после его смерти. Дядя же был совсем другим, и потому первые несколько недель мне казалось, будто он на что-то обижен или же сердит.

Друзей у дяди Чарльза практически не было, общался он в основном с малочисленными соседями и, вероятно, именно поэтому мы стали проводить много времени вместе. Ему нужен был собеседник, мне же – родитель и надежное плечо. Дядя Чарльз часто мне читал и советовал книги, рассказывал о своей жизни, пусть и не особо яркой, но все же интересной. Он был очень увлеченным человеком, в превосходстве знал греческий, французский, арабский, латынь, имел познания в химии и биологии, изучал старинные свитки и трактаты, полки его библиотеки были переполнены редчайшими книгами, написанными двести, триста лет назад! Он имел незатухающий голод до знаний, и не имело значения, будь то книга по физике или астрономии, он изучал ее с предельным вниманием, после чего убирал в шкаф, и запирал его на ключ. Пожалуй, своей библиотекой он дорожил больше, чем всей своей остальной коллекцией вместе взятой.

Мы часто устраивали конные выезды, объехали прилегающую к поместью территорию вдоль и поперек, не прекращая беседы, и в результате я сильно к нему привязался.

Дядя Чарльз казался мне человеком очень интеллигентным и правильным, я мечтал обрести ту душевную тонкость, коей он обладал, но в силу бед, настигших меня в таком юном возрасте, я стал крайне закрытым в себе человеком и не позволял себе излишней эмоциональности. Меня восхищало его внутреннее спокойствие и размеренность, он обустроил свою жизнь, изгнав из нее все, что могло вывести его из равновесия. С дядей Чарльзом всегда было спокойно, и я всем сердцем полюбил его.

Чарльз Беркли, влюбленный в живопись с самого детства, периодически ездил на различные аукционы или выставки и покупал там картины. В Эстерфилде не было ни одной стены, на которой бы не висели купленные им полотна. Быть может, страсть к коллекционированию развилась у него из-за отсутствия какого-либо таланта к рисованию или же потому, что дядя, смущаясь других людей, находил в этом свою отдушину. Этого я сказать не могу. Как бы то ни было, Чарльз обожал покупать все новые и новые картины, и в дни, когда их привозили, он любил собираться с близкими и распаковывать картины, рассказывать о них. В тот вечер за столом собрались дядя, я, Полли и мисс Маргарет Портер, Вы знаете ее?

– Если Вы о миссис Маргарет Уоллес, то да.

– Уоллес? – мистер Беркли удивленно вскинул брови, –я и забыл, что она теперь Уоллес. И как она вам?

– Довольно экстравагантная, – мистер Беркли кивнул.

– В то время дядя Чарльз ухаживал за ней. Они были знакомы с самого детства, и все только и говорили, что об их скорой помолвке. Тогда мисс Портер была совсем другой, дядя бы сильно огорчился, если бы увидел ее сейчас. Их роман протекал очень размеренно, как и все в нашем пригороде, но ни у кого не возникало сомнения в его исходе. А теперь она Уоллес, подумать только!

Так вот, мы сидели в столовой, а упакованные в бумагу и обвязанные бечевкой картины стояли у стены. Дядя Чарльз по своему обыкновению в такие моменты был взволнован и сразу после ужина снял бумагу с первой картины.