С ними говорила миссис Хэмптон, ее муж вместе с мистером Норрисом, который несколько недель назад показывал Остину дом, стоял в стороне и курил. Хэмптоны владели поместьем ближе к лесу, и имели самую большую псарню из всех, что когда-либо видел Остин. Мистер Хэмптон любил охотничьих собак, миссис Хэмптон – крохотных и домашних, которые бы без труда поместились на одной подушке. Таким образом, лай из их дома слышался не прекращаясь, а из-за запаха псины у них почти никогда не было гостей. У ног мистера Хэмптона и мистера Норриса стояла плетеная корзина с напитками – день как никак был очень жаркий, одним словом, это собрание больше походило на пикник, чем на похороны.

Здесь же были Томас и Джеффри Беллы: крепкие рослые юноши, светловолосые, как мать, и большеносые, как отец. Они оставались по обе стороны Полли, то и дело поглаживая ее по плечам и что-то шепча на ухо, чем сразу расположили к себе мистера Фарелла. Видимо, они хотели помочь безутешной миссис Белл несмотря на то, что на гроб с девочкой смотрели равнодушно. Наверное, они смирились с тем, что сестра умрет еще много лет назад, и теперь стояли здесь, с интересом поглядывая лишь на корзину с напитками и на прехорошенькую дочь Уинслоу.

Элизабет Уоллес, далеко не такая уродливая, как ее описывали, смущаясь, стояла возле матери. Она была очень худая и угловатая, с бесцветными глазами и цвета высушенной соломы волосами, но при всем этом, она была мила. Ее явно стесняла громкая, грубая и властная мать, и потому Элизабет стояла молча, посматривая на гостей из-под опущенных ресниц. Голос ее был тихим и чересчур тонким и оттого даже в те редкие мгновения, когда Элизабет Уоллес решалась заговорить, ее мало кто слушал.

– Примите мои искренние соболезнования, – Остин подошел Полли и сочувствующе взял ее за руку. Женщина приложила уголок платка к губам и благодарно кивнула.

– Ей больше не больно, – прошептала она, – муж прав, я слишком остро на все реагирую.

– Вовсе нет. Сьюзан не могла желать лучшей матери, чем вы.

– Меня не было рядом, когда моя малышка умерла, – стонала мисс Белл, стыдливо отвернувшись от мужа и других гостей, – я провела у ее постели всю ночь, не смыкая глаз. К утру мне показалось, что ей стало лучше, я попросила гувернантку сменить меня и ушла спать. Так эта дура не разбудила меня, когда Сьюзан вновь поплохело, и я увидела дочь уже посиневшую и холодную. О, я была готова убить ее на месте! Лишить меня последних мгновений с дочерью!

– Не вините себя. Вы правы, она больше не вынуждена страдать.

– Скажите, вы передали приглашение моему брату? – перебила его Патриция. Ей не хотелось вновь выслушивать слова сочувствия, тем более ничего нового мистер Фарелл сказать ей не мог.

– Передал. Прошу прощения, миссис Белл, я не думаю, что ваш брат приедет, вчера у нас состоялся очень неприятный разговор, – Полли вновь уткнулась лицом в платок.

– Вам не за что извиняться. Я очень вам признательна. Майкл бывает резок, простите ему его грубость, не сердитесь на него. Я искуплю все его грехи, его слова к вам в том числе.

Похоронили Сьюзан быстро. Перед тем, как гроб заколотили, миссис Белл дрожащими руками проводила по лицу и волосам девочки, которая выглядела здоровее и куда более спокойнее, чем при жизни. Теперь ее бледность не была признаком болезни, и ее недвижимое холодное тело казалось почти кукольным. Гроб с девочкой засыпали землей двое равнодушных широкоплечих рабочих, которые испытывали к ней столько же сочувствия, сколько и большинство здесь присутствующих. Многие выглядели до странного умиротворенно, они пришли не проститься с усопшей, а отдать дань уважения ее семье. Остин поймал себя на мысли о том, что может назвать с десяток своих знакомых, которые на его похоронах бы выглядели точно так же, и от этого был крайне расстроен.