После непродолжительного стука в дверь, ему открыла немолодая служанка в засаленной юбке. Она, казалось, была удивлена даже сильнее, чем Остин, и пропустила его в дом, после чего, причитая, сама пошла привязывать лошадь – больше слуг в доме не было.

Остин вошел в дом и сразу поежился: несмотря на сухость и жару, в доме было сыро, доски пола громко скрипели, и оттого каждый шаг мистера Фарелла эхом разлетался по всему дому. Грязные голые стены крошились и осыпались, мелкой крошкой забиваясь в щели между половицами. На полу не было ковров, на стенах – картин, единственным примечательным в коридоре были двери, все запертые, кроме одной – на которую указала служанка, она была чуть приоткрыта. Борясь с желанием посмотреть в щелку, мистер Фарелл постучал. Ответом ему было бессвязное бормотание и, не получив более внятного приглашения, Остин осмелился войти.

Комната оказалась небольшой и квадратной, плотные шторы глухо перекрывали два окна, и из-за этого в комнате было довольно темно. Как и коридор, комната не отличалась богатым убранством. В углу стоял самый обыкновенный комод, на вид сделанный небрежно и дешево, на нем лежали нитки, бусины и прочий мелкий мусор, а также стояла керосиновая лампа, служившая единственным источником света. В противоположном углу, напротив комода, стояли четыре стула, поставленных вразнобой, без какого-либо четкого рисунка или назначения. Стулья тоже были старыми, но даже в полутьме Остин узнал в них стулья из гостиного гарнитура Беллов: чудесный гарнитур из двенадцати обитых цветочным гобеленом стульев был главным украшением их гостиной. Оказалось, что четверо таких же стульев бесцельно простаивают здесь.

Майкл Беркли сидел у комода, его мрачный силуэт лишь немного освещал тусклый свет лампы. Он сидел в кресле-качалке, казавшемся слишком большим для его тощего и маленького тела, и был укутан в толстый клетчатый плед. Майкл сидел, съехав по спинке кресла и опустив голову на грудь. При звуке открывающейся двери он вздрогнул, его дыхание сбилось. Было в нем что-то жуткое. Будто бы вросший в свое кресло, он был похож на уродливую горгулью, украшающую фасад готического здания, замершую в самой отвратительной и уродливой позе. Он дернулся и посмотрел на гостя с подозрением.

– Кто вы? – мистер Беркли приподнял голову, и Остин наконец смог разглядеть его лицо. Кожа была неестественно стянута и покрыта многочисленными рубцами, нос был практически плоским, а кривые тонкие губы всегда оставались приоткрытыми и подрагивали, когда мистер Беркли молчал, а когда говорил – в их уголках скапливалась желтоватая пена. Майкл был практически лыс, лишь на его висках неопрятными клочьями висели седые пряди. Левый глаз был застелен белой пеленой, правый же все-таки видел. Дыхание давалось ему с трудом, мистер Беркли громко сопел и кряхтел, словно его легкие, как и весь дом, были заполнены пылью. Шрамы, уродующие его лицо, переходили на шею, дальше их скрывала рубашка, и они вновь появлялись уже на кистях рук. Остин никогда не видел ничего подобного. Сначала ему показалось, что этот человек чем-то серьезно болен, и потому встал, прижавшись спиной к двери и не решаясь пройти дальше. Когда глаза попривыкли к темноте, и мистер Фарелл смог получше разглядеть Майкла, у него не осталось сомнений в том, что его шрамы – это ни что иное, как ожоги.

– Мистер Беркли, добрый день. Меня зовут Остин Фарелл, я ваш сосед, – Остин попытался придать своему лицу беспристрастное и дружелюбное выражение, но, по всей видимости, у него это не получилось. Майкл посмотрел на него исподлобья и прошипел: