– Вы хороший человек, мистер Фарелл, – признался Джон, – но вы сами можете видеть, как ревностно моя жена относится к Сью. Не принимайте ее слова близко к сердцу, и скоро вы привыкнете и к ней, и к Сьюзан, и это больше не будет вас волновать. Не хотите ли бренди?

Остин провел у Беллов еще несколько часов, после чего, душевно попрощавшись с ними, уехал домой. Миссис Белл так же вышла его проводить, она смотрела на него с чуть большим интересом, чем раньше, тепло поблагодарила за визит и заверила, что будет рада видеть его снова. Выходя из дома, Остин бросил взгляд на окна второго этажа, мысленно попрощавшись с девочкой, скрытой шторами.

С тех пор, как мистер Фарелл стал свидетелем секрета, запертого на втором этаже, скрывать от него что-либо больше не имело смысла. Сьюзан бил озноб, поэтому в доме не прекращая горел камин, Джон ворчал, но жене ничего не говорил. Он рассказал, что Сьюзан больна пневмонией, и доктор обещал, что она продержится не больше месяца, который уже вот-вот подойдет к концу. Девочка растворялась на глазах, а у миссис Белл, казалось, больше не осталось слез: она днями и ночами сидела у кровати дочери. В редкие моменты ее сознания, Сью тихо, едва слышно говорила. Она спросила у Остина, какого это – жить в Лондоне и сказала, что непременно навестит его там, когда поправится. Сьюзан любила музыку, и, когда Полли играла на рояле на первом этаже, девочка прикрывала глаза и, чуть приподнимая кончики пальцев, отстукивала по одеялу ритм – это была единственная игра, на которую она была способна. Отец к ней не заходил, братья тоже. Они предпочитали не замечать сухой кашель, доносящийся со второго этажа, с приходящим врачом ни словом не обмолвливались о состоянии Сью, вверив заботу о ней матери.

Полли хотела, чтобы Сью хотя бы иногда спускали на первый этаж если не в семье, то хотя бы недолго посидеть на крыльце, показать ей мир, спрятанный за шторами и стенами, но Джон, обычно не препятствующий жене, решительно был настроен против. Он не столько боялся заразиться, сколько не хотел видеть больную, мысленно он уже давно похоронил дочь и ненавидел, когда ему напоминали о действительности, в которой она все еще была жива. Остин помог перенести одно из уличных кресел и поставить его у окна в детской, чтобы Сью могла смотреть в окно. Утопая в подушках, девочка медленно моргала и рассматривала сад, аллею и поле вдалеке. Слабым голосом она спрашивала о том, что находится там, дальше, за полем, за лесом, за железнодорожной станцией, на ее губах появлялась легкая улыбка, и Сьюзан засыпала.

– Мне жаль, что вы прибыли к нам именно в это время, мой друг, – как-то раз сказал мистер Белл, неторопливо прикуривая сигару, – пусть судьба Сью вас не тревожит, пускай при вашей доброте это и невозможно. Нас всех ждет тяжелая неделя, после чего мы все вздохнем полной грудью. Как вы смотрите на то, чтобы устроить ужин на природе?

В один день Сью резко стало лучше. Остин впервые увидел ее распахнутые глаза, полные интереса, девочка ровно сидела и даже с аппетитом ела. Она сказала, что скучает по отцу и братьям, и хотела бы, чтобы они к ней заходили хотя бы изредка, а еще она думает, что мистер Фарелл очень хорош собой, и что ей неловко говорить с молодым человеком, пока она в ночной рубашке. Она показа Остину все свои куклы, назвала их по именам, одну звали Патриция, в честь матери, и сказала, что, когда она выздоровеет, то купит себе еще много-много кукол. Полли, казалось, помолодела, она нарвала в саду цветов и поставила их в вазу напротив кровати дочери, все упрашивала мужа прийти, но тот никак не соглашался.