– Ничего страшного, сейчас в снегу изваляюсь, скажу, что снежки лепили, может, и не попадет. Давай лучше посмотрим, что там. Вдруг каска или патронный ящик целый и с патронами?

– Точно, а может фаустпатрон настоящий попадется, – мечтательно сказал Юрка. – Я тут лопату видел недалеко, сейчас принесу.

Он сбегал к впадающему в болотце ручью и принес старую саперную лопату со сломанной ручкой. Мы установили санки над полыньёй, оперев их одной стороной на уцелевший лед, а другой на берег, и, встав на них, по очереди лопатой стали нащупывать нашу находку. Сперва на берег вылезла старая немецкая каска с сохранившейся нарисованной свастикой на покрытой ржавчиной поверхности. Затем обрывки ветхой ткани, а потом лопата зацепила самый настоящий револьвер, правда без барабана.

– Давай я покопаю, – предложил я. – А ты пока револьвер отмой.

Следующая находка нас совсем не обрадовала, когда на поверхности воды появилась кость.

– Собака, наверное, – сказал Юра. – Немцы тут летом собак дохлых бросали.

Копаться дальше в холодной воде расхотелось. Спрятав санки в кустах заброшенного вишневого сада и забрав наши находки, мы пошли по домам. Револьвер Юра отдал мне, сказав при этом:

– Бери, это тебе, как человеку, пострадавшему от наводнения.

Идти мне было недалеко, я быстро разулся, вылил из ботинок воду, обулся, пробежал через стадион, попутно извалявшись в снегу, и направился домой. Дома, быстро раздевшись и забросив незаметно от мамы мокрые штаны в стиральную машину, юркнул в свою комнату и нырнул под кровать. Там я спрятал найденный револьвер в коробке с игрушками, в которой уже отдельно от солдатиков хранились стреляные гильзы, звено пулеметной ленты, самый настоящий противогаз, несколько парашютов от осветительных ракет, армейские значки и танковый шлемофон. Все это добывалось обычно путем обмена между мальчишками. Что-то приносили домой наши отцы, а большую часть этих, таких драгоценных для любого мальчишки вещей можно было раздобыть у солдат после возвращения полка с очередных учений, которых проводилось тогда великое множество.

Все мы уже знали, что любые учения начинаются с тревоги и оповещения офицеров, и если вдруг видели, как из полка выскакивали посыльные, то уже знали: если солдаты бегут к жилым домам без оружия – это значит, что тревога учебная. Наши отцы, быстро собравшись на плацу, после общего построения, скорее всего вечером, вернутся обратно. Ну, может быть, кое-кого из них оставят дежурить. Если же посыльные бежали с оружием и противогазами, затянутые наплечными ремнями, с вещмешками и пехотными лопатками, тогда было ясно – приехала какая-то инспекция и наши отцы вернутся теперь только через сутки-двое, после того как в полку будут проведены разные тренировки, построения и усиления караула. Или это просто внезапный подъем полка по тревоге. Тогда загудят машины, взревут моторы танков и тягачей, техника выйдет из ворот хранилищ, а через некоторое время вернется обратно, не покидая территории полка.

А вот если после посыльных из ворот полка стремительно выскочат и умчатся куда-то мотоциклы разведчиков, а за ними двинутся длинноносые бронетранспортеры с нарисованной на бортах буквой «К» в белом круге; неторопливо покатят по маршруту, выставляя на перекрестках городка регулировщиков в черной кожаной форме из комендантского взвода, с фонариками на груди, белых касках, автоматами за спиной и с полосатыми палочками в руках, то тут могло быть только два варианта: или это учения, или боевая тревога!

Разница была только в том, что по боевой тревоге техника с людьми в кузовах с прицепленными пушками и зенитками выезжала после комендачей через несколько минут. А вот если это были учения, то регулировщики на своих постах могли стоять по нескольку часов, терпеливо ожидая выдвижения колонн. Тогда мы выносили им завернутые в бумагу быстро сделанные нашими мамами бутерброды, сэндвичи и чай в термосах и фляжках.