– Я соскучилась по тебе, – шепчет Оливия.

– Не мни их, – наставляет мама, забирая у нее смятые листовки. – Что это? – спрашивает она, выуживая из стопки и поднимая вверх маленькую кремовую визитку.

– Новый психотерапевт, – скучающим голосом отвечает Оливия, забирая визитку обратно. – Мне ее дал офицер по семейным связям. Первый прием на этой неделе.

Мама корчит гримасу:

– Еще один психотерапевт?

Оливия вздыхает:

– Ну да. Я же настолько ненормальная, что мне выделили целую команду психиатров. Разве мне не повезло?

Повисает неловкое ошеломленное молчание.

– Ты не… – В маминых глазах паника. – Ты не такая, как все. Ты просто… ты…

– Поднимемся наверх? – шепчет мне Оливия.

Звонит папин телефон. Отец прокашливается и исчезает на кухне, чтобы ответить. Наверное, это по работе.

– Приготовлю что-нибудь на обед, – объявляет мама с напускной веселостью.

– Я не голодная, – отвечает Оливия.

– Могу сделать лазанью. Это по-прежнему твое любимое блюдо, да?

– Не надо, – наотрез отказывается Оливия и поворачивается спиной. У мамы обиженный вид, но Оливия то ли не замечает этого, то ли ей плевать.

– Так, – говорит она, – а где Оскар?

– В Лондоне, – отвечаю я, пытаясь поймать мамин взгляд и убедиться, что с ней всё в порядке. Но Оливия отодвигается вправо и загораживает ее.

– Зачем ему в Лондон?

– Деловая встреча.

Оливия оживляется:

– Нам срочно нужно в Лондон.

– Что? – взвизгивает мама. – Ты не можешь ехать в Лондон. Это не…

Оливия хватает меня за руку и тащит из гостиной в коридор и дальше, вверх по лестнице. Поднявшись на второй этаж, я заглядываю вниз: мама стоит, всплескивая руками, на лице гримаса боли. У меня внутри всё виновато сжимается – как всегда, когда мама волнуется или расстраивается, пусть и не из-за меня. Я бы попробовала ее лазанью даже после целой порции жаркого – просто чтобы сделать ей приятное.

Оливия тащит меня в свою комнату. Она начала делать коллаж на стене над кроватью. Наши детские снимки: последний совместный отпуск на Кипре, мы вдвоем плаваем в бассейне на надувных розовых матрасах; она и Флоренс в очереди на концерт Spice Girls; мы с Оливией в одинаковых рождественских свитерах сияем от счастья среди кучи подарков. Папа в сторонке – его почти не видно в кадре – держит наготове открытый мусорный пакет для сорванной упаковки.

На кровати – россыпь дневников. Оливия кивает на них, хотя я не ничего не спрашиваю.

– Папа принес с чердака. Я хочу вспомнить.

– Ты можешь спросить, – мягко отвечаю я. – Если захочешь что-то узнать или…

Она кивает.

И тут я замечаю хорошо знакомый дневник в мягкой фиолетовой обложке. Мой собственный. Оливия собирает дневники, засовывает в изъеденную молью картонную коробку и задвигает под кровать. Я помню ее реакцию много лет назад, когда сестра застукала меня со своим дневником с пчелкой. Какая-то детская частичка меня тоже хочет сузить глаза и спокойно протянуть руку ладонью вверх в ожидании, что Оливия вернет мою вещь. Как в свое время сделала она. У нее бы тоже свело живот от паники и чувства вины?

– Ты это читала? – властно спрашиваю я.

– Ну, это было в коробке, – она беспечно пожимает плечами. – Наверное, мама подумала, что там всё мое.

– Но ты-то знаешь, что это не так.

Она виновато краснеет, и я чувствую легкий укол раздражения из-за того, что отчитываю старшую сестру. Но на самом деле я не раздосадована. Почти нет. Мой дневник просуществовал всего несколько недель, прежде чем превратиться в очередной альбом для рисования.

– Мне было любопытно. Я столько пропустила в твоей жизни. Когда я пропала, ты даже ни разу не целовалась с мальчиком, а теперь… – она недоверчиво качает головой, глядя на мою левую руку. – Теперь ты помолвлена. Ты выросла, а я всё пропустила.